), лежалого американского яичного порошка и трофейных вещей (хорошо помню, правда, уже в середине 50-х, немецкий радиоприемник, чайную ложечку с надписью «Reichsbank» и орлом и отцовскую опасную бритву «Solingen», которой до сих пор хорошо точить карандаши), мир расхристанных агрессивных мужиков (психология еще настроена на военное время) и инвалидов «без обоих ног оторватых», темных личностей в белых кашне, малокозырках и хромовых сапогах, людей в кожанках и галифе. Детские радости того времени были нехитрыми – прежде всего не чувствовать голода. Далее – гильзы, разбитый компас, дореволюционные монеты, фильмы («Подвиг разведчика» с великолепным Кадочниковым и «Пятнадцатилетний капитан» со зловещим Астанговым в роли «Негоро, компаньона великого Альвеса») и, конечно же, футбол – великий ЦДКА и британский триумф усиленного цэдэковским Бобровым «Динамо». И этого было з а г л а з а для полного мальчишеского счастья. Как заметил И.Бродский, «если кто и извлек выгоду из войны, то это мы – ее дети. Помимо того, что мы выжили, мы приобрели богатый материал для романтических фантазий. В придачу к обычному детскому рациону, состоящему из Дюма и Жюль-Верна, в нашем распоряжении оказалась всяческая военная бранзулетка – что всегда пользуется большим успехом у мальчишек. В нашем случае успех был тем более велик, что это наша страна выиграла войну»[2].
Дворовое послевоенное детство, однако, таило немало неприятностей, угроз и опасностей: раннее пьянство, «портвешок» в подворотне, «толковища до кровянки». Действительно, драки, недоедание, поножовщина, угроза «перышка в бок» в темном подъезде или подвале постоянно присутствовали в повседневной уличной жизни тех лет. В рассказах Крылова о «корешах детства» часто следовали ремарки: «зарезали в начале 50-х», «сгинул в лагерях», «попал под поезд по пьянке». А кликухи чего стоят: «Толя-мертвец», «братья-помои». «Да, были люди в наше время»…
Это был мир коммунальных квартир и коридоров, которые – пелось в песне В.Высоцкого именно о военной и «сразупослевоенной» жизни, – «как известно, кончаются стенкой, а туннели выводят на свет». Туннелем к свету Крылова стали увлечение математикой и, как это ни странно звучит, работа школьным комсоргом. Он блестяще окончил школу – с золотой медалью, но с медалью – теоретически (словно специально – как будущий теоретик), практически же медаль, которая была на школу одна, отдали другому, «более равному». Это был один из первых уроков «социальной справедливости», полученный Крыловым. Их много будет в последствии, этих уроков. Тут будут зависть, и «друзей предательский привет», и плагиат – крали идеи, концепции, куски текста. Старая история. К сожалению, В.В.Крылов был слишком ранимым человеком, хорошо «державшим удар» в научной жизни, но часто оказывавшимся беспомощным в жизни повседневной. Да и в научных баталиях он никогда не добивал поверженных противников. А ведь именно это никогда не прощается.
Словно в отместку жизни, системе за неполученную золотую медаль (а может, и не словно) В.В.Крылов поступает на факультет, диаметрально противоположный профилю оконченной им математической школы, – на истфак МГУ. Здесь, как сказано в некрологе, опубликованном в журнале «Народы Азии и Африки», Крылов «обращает внимание своих сокурсников и преподавателей неординарностью мышления, незаурядной памятью и склонностью к изучению теоретических проблем исторической науки». Эти качества материализовались в блестящие курсовые и дипломную работы.
Крылов занимался на истфаке не только наукой. Он проходил и другие «университеты», за которые Система строго (хотя могла и строже, как в анекдоте: «А мог и бритвой по глазам») спросила с него. В январе 1958 г. его исключают из комсомола с формулировкой за «сокрытие существования нелегальной, антисоветской организации, за неискренность перед комсомолом и партией, за потерю политической бдительности». Конкретно за этим стояло участие Крылова в спорах о некоторых вопросах политэкономии СССР, в частности о том, является ли рабочая сила при социализме товаром, участие-и-недонесение о самом факте подобных споров. А в дискуссиях этих активное участие принимали те, кто позднее пошел по делу «кружка Краснопевцева». Помимо официальной формулировки была, однако, и другая. Ее после разбирательства дела в райкоме озвучил в разговоре с Крыловым тогдашний секретарь комсомола истфака.
