Вернулся домой Есенин в тот вечер поздно, думал пробраться на сеновал по-тихому, но мать не спала, окликнула и завела шарманку: нечего, мол, к Кулачихе таскаться, в деревне судачить начали. Огрызнулся и решил: все, нагостился, завтра же смотаюсь. Не смотался, дождался Казанской: а вдруг Сардановские нагрянут. Сардановские не нагрянули: Вера Васильевна хворает, Николай в Москве, занят, у Анюты свои дела-заботы, а Сима – при матери, сиделкой.
Впрочем, на Казанскую Есенин остался в Константинове не только в надежде увидеть Анюту. Испокон веку с 8 июля, в Престольный праздник, деревня переселялась на три дня и три ночи из изб на улицу, и все тайное и таимое становилось почти явным. Однако ничего нового, а тем паче «гибельного» и гибелью грозящего в настроении односельчан в первое лето свободы Есенин и не увидел, и не услышал. И пили, и пели отчари не больше и не громче, чем при царе, и он со спокойной душой отчалил в Питер.
Глава девятая Что когда-то я звал дорогой… Июль 1917 – апрель 1918
Столица изнемогала от невиданной, почти тропической жары. Ганин, плохо переносивший питерскую духоту, уговаривал и девочек, и вернувшегося из Константинова Сергея ехать к нему в деревню, под Вологду, там, мол, и мой день рожденья отметим. Картошки наварим, рыбы наловим, грибов-ягод в лесу наберем, а здесь только муку у подпольщиков купим, сеструха лепех на сметане настряпает, ну и выпить, конечно… У нас, в Коншине, кроме сивухи, ничегошеньки нету – ни пива светлого, ни браги.
Есенину Алешкин план не понравился. Если уж ехать на севера, то так, чтобы и на Белом море побывать, и Соловки своими глазами увидать, а то Клюев хвастает: настоящая, исконная Русь там, в Беломорье. Девочки в восторг пришли, да и Ганин не возражал, вот только дорога в копеечку выскочит. Денег-то кот наплакал. Но Зинаида деньги добыла, где и как – молчок, но добыла, и деньги, и муку. И как тягость этакую доперла? Она и билеты спроворила, записочку на газетном бланке в карман сунула и в кабинет к начальнику вокзала – шмыг. Чем уж пузана обворожила – неизвестно, но билеты – вот они! Правда, не четыре, а три. Мина в последний момент отказалась отпуск выпрашивать. Не время, дескать, для прогулок, на январь назначено Учредительное собрание. Судьба страны решается. А собрание надо готовить. На вокзал все же пришла – проводить и сколок от сахарной головы принесла. Своим, Алеша, отдай, который год вместо чая мяту заваривают, а из сладкого – свекла печеная да брусника моченая.
И до Вологды, и до Коншина добрались быстро и без приключений, а там заскучали. Алексея хлебом не корми, дай до грибного леса дорваться, а Сергей с Зинаидой грибов не видят, рыба у них не клюет, только и разговоров – каким маршрутом до Соловков плыть? Чтоб и дешевше, и проще. Через Умбу или через Архангельск? Зина – за Умбу, а Сергею охота по Архангельску побродить. Ганин путь на Архангельск зарубил на корню. Ветка – тяжелая, военные грузы везут, да и дороже намного. А в Умбе за гроши с рыбаками сговориться – плевое дело, народ бедный, кроме семги малосольной, торговать нечем.
Зинаида все больше и больше удивляла Есенина: не капризничала, не куксилась, не уставала, шла и тащила наравне с ними, мужиками. А когда присаживались, хоть на часок, пусть и на заплеванной вокзальной скамейке, тут же начинала «вить гнездо» или «строить нору», и делала это незаметно, не суетясь. Отойдут по малой нужде, вернутся, а у нее все по местам разложено, споро, ладно, удобно. И главное что? Их, кобелей, трое – в Коншине школьный товарищ Ганина к компании присоединился, в Архангельске, в торговом мореходстве работает, а на Соловках не был, – и все трое, хорохорясь, зубы ей заговаривают, а она… И улыбается, и хохочет, и глазки строит, но – всем поровну, ни грамма не перевесит. И в Умбе, как на причал двинули – до Соловков баркас нанимать… Они, ушлые, с первым попавшимся впустую торгуются, а красуля прошлась по причальному бережку, вернулась и говорит: вот к той тетке, рыбачке, идите, баба что надо, а эти все злые, с похмелья. Вы первым, Сережа, ступайте, вам не откажет, у нее в матросиках ребятишки-подлетыши, вроде вас, блондинистые да кудрявые.
