Не будем делать из Есенина отрока Варфоломея, смущенного явлением заморской секс-бомбы. Он сам признался Галине Бениславской, что меж ним и Дунькой-танцоркой была страсть, сильная страсть. Была-была, да вся вышла. В дневнике Г. А. этот откровенный разговор записан так: «Когда я сказала, что, быть может, он, сам того не понимая, любит Дункан… прямо и отчетливо сказал: “Нет, это вовсе не так. Там для меня конец. Совсем конец. К Дункан уже ничего нет и не может быть”. Повторил опять: “Да, страсть была, но все прошло. Пусто, понимаете, совсем пусто”».
Словом, хотя Айседору и называли «великой блудницей», блуда меж ними не было. Блудом Есенин по-крестьянски брезговал и услугами столичных «жриц любви» не пользовался. Его собутыльники, посмеиваясь, рассказывали: ежели гоп-компания, перебрав, оказывалась в известном доме, Серега в им же оплаченных «кувырканиях» не участвовал – отсыпался на креслах, в «приемной».
Не думаю, чтобы и Айседора с ним или при нем, прилюдно, набивая себе цену, «считала свои грехи». Женское в ней было умное, умнее поверхностного ума. Ловила на жалости, на трагически погибших детях. Мальчик и девочка. Вот ведь и у него: мальчик и девочка. Второго из сыновей, Константина, своим Есенин то считал, то не считал. Подозревал, что Зинка, как и его собственная мамаша, нагуляла «выблядка». И тем не менее, фотку детей – Тани и хорошенького, похожего на Зинаиду Николаевну мальчишки – носил в кармане выходного пиджака.
С Толстой все получалось по-другому. Словно животные разной породы, заброшенные революционным торнадо в один вольер, они «принюхивались» друг к другу…
Как долго графинюшка держала фасон? Как долго неожиданный жених не догадывался, что эта аристократка, эта чуть ли не барышня в белом испорченна и развратна? Похоже, достаточно долго. Вот ведь и Бениславская признает, что при всей своей «дьявольской хитрости», С. А в сто раз наивнее даже ее. В воспоминаниях Ивана Евдокимова («милого Евдокимыча», как называл его Есенин) есть такой эпизод: «Наблюдая в этот месяц (июнь 1925 года. – А. М. ) Есенина, – а приходил он неизменно трезвый, в белом костюме (был в нем обаятелен), приходил с невестой и три раза знакомил с ней, – я сохранил воспоминание о начале, казалось, глубокого и серьезного перелома в душе поэта. Мне думалось, что женится он по-настоящему, перебесился – дальше может начаться крепкая и яркая жизнь».
Крепкая и яркая жизнь продолжалась недолго. Практически чуть больше месяца: с 25 июля 1925-го (день отъезда жениха и невесты в Баку) до 6 сентября того же года (в этот день Толстая и Есенин вернулись в Москву). Тот же Евдокимов, к которому поэт заявится сразу же по возвращении из почти Персии, был поражен произошедшей в нем переменой:
«Поэт пил, скандалил. Краснея потухшими глазами, он мельком заходил ко мне, раздраженно бормотал о каких-то и от кого-то обидах, собирался куда-то уезжать, поднимался, сулил зайти и не заходил». А по городу носились сплетни: Сбежал от невесты! Свадьбы не будет!
Свадьба все-таки состоялась. 18 сентября 1925 года Есенин зарегистрировал брак с Толстой. Выпутаться из брачной ловушки, даже если бы он этого очень-очень-очень сильно захотел, было уже невозможно. Толстым грозило «уплотнение», и матушка Сонюшки не хлопнула дверью перед носом пьяного мужика не только потому, что пожалела влюбившуюся в него единственную дочь. Прописав известного поэта, она сохраняла свое единственное достояние – жилплощадь – от неминуемого уплотнения барских излишков. Я не сгущаю краски. Вот что писала О. К.Толстая дочери из Москвы в Баку 14 августа 1925 года: «Они (то есть домовый комитет. – А. М. ) теперь злятся на меня и хотят нас уплотнить… Я теперь вижу, что от них всего можно ждать. И вот поэтому необходимо, чтоб вы скорей расписались и чтоб выписки о браке прислали сюда для заявления в домовый комитет. И ты, и С. А. страшно виноваты во всем случившемся… Уезжая, вы должны были потребовать спешной прописки… А вы или спали, или болтались, или кутили. Теперь вот что я прошу и надеюсь, что вы не откажете: мне необходимо иметь ряд свидетельских показаний о том, что С. А. жил у нас уже с 20-х чисел июня… Не мог ли бы Чагин, бывший у Сергея Александровича первый раз в гостях, кажется, еще в июне, подтвердить это письменно и своей подписью члена ЦКП, прибавив, что он ему и писал, и телеграфировал на наш адрес…»
