Есенин. Путь и беспутье - страница 172
Решив связать себя с внучкой Толстого законным браком, поэт поначалу, в первые недели знакомства, видимо, мало чем отличался от людей ее свиты, «благоговеющих» перед «чистотой» и «застенчивостью».
Одна из приятельниц Есенина в подробностях, смакуя, описывает эпизод 10 марта 1925 года, когда Сергей Александрович, напившись, задрал на Толстой юбку и продемонстрировал Галиным гостям ее волосатые ноги. Но, думается, и эта, действительно безобразная сцена вряд ли бы произошла, если бы кто-нибудь из присутствующих, приметив, что Сергунька оказывает особое внимание Толстой, не нашептал ему на ушко про кликуху С. А. Сила действия равна силе противодействия… К тому же, судя по всему, Fur Foot и впрямь слегка увлеклась. Конечно, с точки зрения родственников и прежде всего обожавшей ее матери, Есенин был персонажем скандальным. Однако скандалы Софье Андреевне нравились. Они будоражили воображение, придавая остроту сексуальным фантазиям. Кабы не эта особенность психики, не связалась бы с пожилым Оболенским, а потом и с Сухотиным. В первом возбуждал ужас родных, во втором – экстравагантная биография. Как-никак, а Сухотин был не только узником чрезвычайки. Он, как известно, участвовал в операции по устранению Распутина. В политическую суть произошедшего Софья Андреевна вряд ли вникала; для нее, как и для прочих особ высшего общества, темный сибирский мужик, обвороживший «царицу необозримой Руси», был прежде всего «сексуальным феноменом».
Да, да, конечно, чужая душа потемки, и все-таки даже то немногое, что высветляют в ней (и в душе, и в характере) известные ныне факты, свидетельствует: выбор Софьи Андреевны (между успешным и выездным прозаиком Пильняком и «скандальным поэтом» Есениным) предопределен не только честолюбием перед соседями . В ситуации 1925 года Борис Пильняк куда более заметная (и завидная!) фигура, нежели спивающийся с круга Есенин. Правда, пильняковское «богачество», насторожившее Ахматову и восхищавшее Чуковского, во всем своем великолепии (авто, прислуга, мажордом в белых перчатках) явит себя позднее, но то, что этот господин иных рыбок, акромя золотых, на свои спиннинги выуживать не намерен, понятно было и тогда. И все-таки беспутная скромница предпочла перспективному Пильняку бесперспективного Есенина. И, думаю, не потому, что умела смотреть «через горы времени» и загодя угадала великую будущность своего избранника. Пильняк, даже перепив все застолье, оставался тем, кем был: человеком себе на уме. Никаких бездн на краю ни связь с ним, ни брак не сулили. Но чем же тогда привлек искательницу острых ощущений Сергей Александрович Есенин? Ничего экстраординарного, кроме пьяных скандалов, за ним не числилось. Может быть, я ошибаюсь, и скорее всего ошибаюсь, но предполагаю, все-таки предполагаю, что первоисточником ее интереса к Есенину была Айседора. Вернее, ее затянувшийся роман с Есениным. Что же такое эта великая блудница в нем нашла? Не на славу же польстилась. Интриговала, конечно, не сама легендарная босоножка, а завлекательные слухи, сопровождавшие ее имя. Слухи о великой блуднице. Это Есенин и Пастернак, поэты, награжденные чудным и чудным даром преображать мир посредством образа, вообразили в стареющей гастролерше яркоперую жар-птицу, некое подобие то ли пушкинской Шамаханской царицы, то ли разинской персидской княжны. Женщин, желавших нравиться кому бы то ни было, «томило» и напрягало другое: любовный опыт Айседоры, тайна ее власти над мужчинами. Даже Лиля Брик, по свидетельству Василия Катаняна-старшего, к женским победам и к женскому опыту Дункан относилась с острым любопытством и никогда этого не скрывала. С ней и только с ней тягалась. Не по танцевальной части, естественно, хотя в юности и взяла несколько уроков у дорогого учителя танцев и даже приобрела потрясающей стильности белоснежную лебединую пачку и атласные туфельки-пуанты. От той поры осталось лишь знаменитое фото – лучший из фотопортретов «ослепительной царицы Сиона евреева» («Флейта-позвоночник»).
