Итак, нам известна дата вселения Есенина в новую квартиру: с 20-го июня. О чем же свидетельствует это число? Увы, о многом. В том июне после долгого безденежья С. А. оказался при относительно больших деньгах. У него сразу вышло три сборника: «Персидские мотивы», «Березовый ситец» и «Избранные стихи» – многотиражно, в «Библиотеке» журнала «Огонек». Счастливо разрешился и вопрос о трехтомнике. 30 июня Есенин подписал с Госиздатом договор на издание «Собрания стихотворений в трех томах». Деньги, конечно, тут же расхватывали и друзья, и родственники, но то небольшое, что доставалось и Сонюшке, сильно облегчало «бывшим графьям» изнурительную и унизительную борьбу за выживание. И все-таки, оказывается, деньги были не самой главной причиной, в силу которой Ольга Константиновна Толстая, урожденная Дитерихс, настояла на немедленном оформлении предосудительной связи дочери с ненадежным сожителем. Сноха Льва Толстого наверняка пополнила бы число обитателей клиники нервных болезней, если бы в ее квартиру, предъявив законный ордер, ввалилось неизвестное ей семейство. Немытое, громкое, хамское…
Изъятие излишков не состоялось, но от нашествий немытого «хамья» уберечься не удалось. Вот как описывает теща поэта обстановку, в которой ей пришлось существовать после того, как Есенин (в июне 1925 года) поселился в ее четырехкомнатной квартире: «Постоянно у нас жили и гостили какие-то невозможные типы, временами просто хулиганы пьяные, грязные. Наша Марфа с ног сбивалась, кормя и поя эту компанию. Все это спало на наших кроватях и белье, ело, пило и пользовалось деньгами Есенина, который на них ничего не жалел. Зато у Сони нет ни башмаков, ни ботиков, ничего нового, все старое, прежнее, совсем сносившееся. Он все хотел заказать обручальные кольца и подарить ей часы, но так и не собрался. Ежемесячно получая более 1000 руб., он все тратил на гульбу и остался всем должен: за квартиру 3 месяца мне (еще с лета) около 500 рублей, и т. д.»
Обратите внимание: должен мне за квартиру еще с лета… В июне 1925-го Есенин на жилплощади невесты и двадцати дней не прожил; в июле неделю провел в Константинове, а 25-го вместе с Соней уехал в Баку, откуда, как уже говорилось, «нерасписанные» молодые вернулись в начале сентября. И тем не менее остался должен хозяйке за квартирование 500 рублей! Выходит, что его опять превратили в оброчного мужика? Широко цитируемые строки из стихотворения «Мой путь» и написаны, и опубликованы до встречи с Толстой, но зафиксированная здесь ситуация – «отчаянное хулиганство» как реакция на «снисходительность дворянства», во многом объясняет появление в графских апартаментах «невозможных типов», которые для О. К. – не что иное, как пьяные и грязные хулиганы. Напомню соответствующие строки: «Россия… Царщина… Тоска… И снисходительность дворянства. Ну что ж! Так принимай, Москва, Отчаянное хулиганство». Написано, подчеркиваю, до встречи с Толстой, однако, по воспоминаниям современников, Есенин уклад в московской квартире внучки Толстого воспринимал как квинтэссенцию «царщины», из которой даже Революция («на земле и на небесах») не выветрила ненавистный ему дух «снисходительности дворянства».
Огромные деньги за временное проживание по адресу Остоженка, Померанцев пер., дом 3, кв. 8, были, видимо, последней каплей, переполнившей «чашу терпения» новоиспеченного жильца. Тянули-требовали все. Не только чужие – члены новой респектабельной семьи и пьяная свита, но и свои: и Катерина, и родители, и дядья деревенские. И Зинка туда же… Танечку, дескать, и танцам учить, и одевать надо. У Мейера, дескать, перед прежней семьей обязательства.
Один с сошкой, семеро с ложкой?! Но собутыльники налетели не сразу, лишь после того, как по Москве разнеслась весть о госиздатовском трехтомнике. Толстые сообразили ситуацию несколькими неделями ранее.
Судя по письмам и телеграммам Есенина Бениславской в интервале от 10 марта 1925 года (день знакомства с Толстой) до начала июня того же года, ни жениться на Софье Андреевне, ни уходить от Галины Артуровны насовсем, забрав рукописи и сестер, С. А. не собирался. Да, 21 марта перед самым отъездом в Баку, заехав за носильными вещами и чемоданом к Бениславской и не застав ту дома, Есенин оставляет ей широко известную записку: «Милая Галя! Вы мне близки как друг. Но я Вас нисколько не люблю как женщину». Однако доехав до Баку, одумавшись, отправляет по тому же адресу совсем другое письмо, в прежнем доверительном тоне: «Дорогая, я далеко от Вас, и убедить Вас мне трудней (пишу, а зубы болят до дьявола…)» И еще, 11 мая 1925 года: «Лежу в больнице. Верней, отдыхаю… Не так страшен черт, как его малютки. Только катар правого легкого».
