«Имажинистская среда рисуется обычно как некая перманентная богемная оргия… причем усиленно подчеркивается вредное влияние, которое оказывали имажинисты на случайно прибившегося к ним Есенина… Во всем ли верны подобные представления? Факты свидетельствуют о незаурядной деловой хватке имажинистов, об организаторских способностях Мариенгофа, Шершеневича, Кусикова, которые не укладываются в рамки представлений о безалаберной и пьяной богемщине. В годы бумажного голода и остановки типографий имажинисты основывают свое издательство и всеми правдами и неправдами выпускают несколько десятков своих сборников, организуют журнал “Гостиница для путешествующих в прекрасном”… Еще до прихода нэпа работают и приносят доход два кооперативных имажинистских книжных магазина, кафе “Стойло Пегаса”, устраиваются поэтические вечера, читаются лекции. Есенин и Мариенгоф, как об этом рассказывается в “Романе без вранья”, успешно избегают мобилизации в армию (чего им не удалось сделать до революции). Рискованные похождения, в результате которых герои воспоминаний попадают в милицию и даже в ВЧК, как по вмешательству deus ex machina , оканчиваются без всяких последствий. Не менее необычным на фоне эпохи военного коммунизма выглядит житейское устройство имажинистов. Мариенгоф заказывает костюмы и пальто у лучшего портного Москвы и уговаривает сделать то же самое Есенина… Питаются друзья не только “коричневой бурдохлыстиной и нежным мясом жеребят в общественных столовых”, но и “необыкновенными слоеными пирожками и свиными отбивными, а также рябчиками, глухарями, пломбирами, фруктовыми муссами, золотыми ромовыми бабами”, которыми кормит Есенина и Мариенгофа экономка (?) Эмилия. Более того, арестованные во время облавы в притоне, они захватывают с собою в тюрьму “одеяла, подушки, головку сыра, гусей, кур, свиную корейку и телячью ножку”».
Прошу прощения за слишком длинную цитату, но если бы я своими словами взялась рассказывать про жизнь Есенина в промежутке между голодом и холодом 1919 года и тем странным положением, в каком он оказался по возвращении из-за границы в августе 1923-го, мне понадобилось бы значительно больше печатных страниц. Поэтому (пока) ограничусь несколькими уточнениями.
Имажинисты еще до начала нэпа стали успешными кооператорами не благодаря личной деловой хватке, а потому что у них были связи в средних слоях советской администрации. А кафе и книжные магазины приносили доход не потому, что члены великого Ордена обладали выдающимися организаторскими способностями, а потому, что они хорошо сориентировались и вовремя передоверили управление на халяву арендованной недвижимостью опытным коммерсантам, в силу известных причин ушедшим в глухое подполье. Исключением был только книжный магазин Шершеневича и Кусикова в Камергерском переулке, торговавший книгами по искусству. Конечно, и здесь финансовой частью заведовал профессиональный коммерсант – отец Сандро Кусикова, но дела в Камергерском шли успешно еще и потому, что товаровед, то есть Шершеневич, служивший в ИЗО Наркомпроса, профессионально знал эту специфическую часть книжного рынка.
И разумеется, отнюдь не все члены «Ассоциации вольнодумцев» заказывали себе одежду у дорогих портных и питались глухарями и свиными отбивными. Да и описываемое Мариенгофом их собственное процветание на фоне всеобщей бедности в «Романе без вранья» преувеличено. Иначе Есенин не написал бы родителям в сентябре 1920 года такое письмо: «Дорогой отец… Посылаю пока тебе табаку и 5 тыс. руб. денег. На днях почтой вышлю 10. У меня к тебе просьба. Если тебе не жаль, то уступи мне свое пальто и галоши. Уж очень у меня болят ноги. Конечно, за все это я тебе заплачу, а оно у тебя будет лежать зря. Потом… летом я оставил рубашку, пришлите и ее».
Да и увильнуть от мобилизации сумели далеко не все. Ни Николай Эрдман, ни сам Шершеневич призыва в ряды Красной армии, несмотря на все свои «способности», не избежали. Вадим Габриэлович, правда, далеко от Москвы не уехал, а вот Эрдмана заслали в глухоманную Анадырь. Кстати, Мариенгоф с Есениным ему часто писали, видимо, все-таки испытывали нечто вроде угрызений совести.
