Несмотря на «брезгливости» (онучами пахнет!), имя крестьянствующего мужичка Мариенгоф запомнил. Как-никак, а поэмы «бородача» были напечатаны в том же авторитетном органе, что и блоковские «Скифы» и «Двенадцать». Потому, думаю, и сосредоточил внимание не на одежде, а на лице паренька, каковое, кстати, отпортретировал тщательно и приглядчиво, хотя и с «тайной недоброжелательностью», стер, как ластиком карандашный набросок, все, что составляло прелесть этого лица: обаяние. Первопричина тайной недоброжелательности в общих чертах понятна – тщеславная душа Мариенгофа сильно уязвлена молодостью Есенина. Это надо же: видом парнишечка, а уже знаменит! (То, что Сергей старше почти на полтора года, выяснится позднее.) К тому же московский денди пензенского розлива страдает хронической формой нарциссизма. Это на вкус Александра Никитича у приятеля сына «лошадиное лицо». Сам приятель уверен в своей неотразимости. Справедливости ради отметим: основания для самолюбования у Мариенгофа имелись. Многие современники находили его красивым. Даже будущий коллега (и соперник) по имажинизму Вадим Шершеневич: «Я выступал… тоскуя о нерожденном имажинизме, в Политехническом. Ко мне подошел высокий молодой человек с очень красивым лицом. Его рост был мне личным оскорблением. Кроме Агнивцева и Третьякова, я на всех смотрел сверху вниз. Тут пришлось задрать голову кверху…» Впрочем, к литературным творениям высокого молодого человека с очень красивым лицом Шершеневич относился более сдержанно. Вот как оценил он «Роман без вранья»: «Легко читаемая, но подозрительная книга. Редкое самолюбование и довольно искусное оплевывание других, даже Есенина». Высказывание Шершеневича советую запомнить, поскольку подозрительная книга вновь запущена в читательский оборот, а авторы предисловий из благих побуждений (желая вызволить бесценный документ из тайников спецхрана) утверждают: приводимые Мариенгофом факты подтверждаются воспоминаниями других современников. Между тем факт сам по себе еще ничего не значит, исследовательская мысль делает его тем или другим. А уж если затрагивает страсти, тем более скрываемые и посему искаженные, то тут уж, как писал Есенин, «правды не найдешь».
Вадим Шершеневич о специфике мемуарного жанра никогда не забывал: «Воспоминания – это поединок Я и фактов. Что такое факт в воспоминаниях? Нечто, не более достоверное, чем рассказ очевидцев. Нельзя судить о фактах, не зная Я». Но случай Вадима Габриэловича особый. Поединки Я и фактов в его воспоминаниях («Великолепный очевидец. Поэтические воспоминания 1919–1925 годов») происходят с оглядкой на кодекс дуэльной чести. Иное дело воспоминания Мариенгофа. С виду – литературная дуэль, а по сути – род подковерной возни, тайная цель которой – «искусное оплевывание других» и прежде всего, конечно, Есенина, которому А. Б. М. «мучительно завидует». Взять хотя бы ту главу «Романа без вранья», из которой извлечен приведенный выше фрагмент. Мариенгоф конечно же понимает, что читатели 1927 года (год выхода первого издания) могут заинтересоваться, по какой такой причине девятнадцатилетний оболтус, не напечатавший ни строчки, оказался в кресле литературного секретаря влиятельного московского издательства. Все прежние толстые журналы закрылись, среди опытнейших профессионалов жесточайшая безработица, а только что прибывший из провинции юнец получает служебное место, от которого наверняка не отказался бы и Ходасевич. Согласитесь, было бы и разумнее, и честнее признаться: кузен-де устроил, но на такое чистосердечие Мариенгоф не способен. Посему и придумывает фантастическую сцену. Якобы Николай Иванович Бухарин, забежав в номер к своему помощнику (двоюродному братцу мемуариста), заинтересовывается изданным в Пензе альманахом «Исток», в котором Мариенгоф впервые напечатался. Между тем, как выяснили авторы уже упоминавшейся «Летописи жизни и творчества С. А. Есенина», «Исток» вышел в свет только в сентябре и, следовательно, не имел отношения к появлению одного из его многочисленных авторов в издательстве ВЦИК на важной должности в августе 1918 года. Не откажу себе в удовольствии, которое, надеюсь, разделят со мной и читатели, процитировать эту сцену:
