Ганзориг с трудом привыкал к роли рядового члена команды. Он больше не отвечал за всех — только за своё поле деятельности, но чем глубже они заходили в аномалию, тем меньше у него оставалось надежд, что здесь им встретится хоть что-нибудь, кроме пылевой взвеси с причудливыми траекториями.
В первый день пути он познакомился с физиками Гаретом и Юханом, занимавшими первую лабораторию, и предложил свои услуги по слежению за внешними камерами и зондами «Грифона». Приборы редко подают сигналы о Соседях, сказал он, и если они здесь есть, то лучше положиться на человеческий глаз и мозг. Те с радостью согласились — никому не хотелось уделять время камерам, когда были занятия поинтереснее.
Сидя в лаборатории, Ганзориг, поначалу надеявшийся на что-то необычное и выходящее из ряда вон, пережил глубокое разочарование, но постепенно начал вновь обретать веру в то, что с этим местом не всё потеряно. Впрочем, это обретение ежедневно сталкивалось с препятствиями. Аномалия почти не поддавалась измерениям, поскольку движение в ней было возможно только в одном направлении — по крайней мере, движение такого трёхмерного объекта, как «Грифон». Эхолот не показывал дна; его сигнал, следуя искривлению пространства, уходил в бесконечность и стихал, так ни от чего и не отражаясь. Приборы, которые предназначались для наблюдения за небом, тоже не сумели победить местную геометрию. При выключенных прожекторах здесь стояла полная тьма.
— Вряд ли нам тут что-нибудь светит, уж простите за каламбур, — сказал Гарет в самом начале пути. — Представьте пробирку, открытую с одной стороны. Положите в неё наш «Грифон» и опустите в воду. Её форма — это геометрия окружающего нас пространства. Наше появление и движение в этой аномалии искривило его так, что оно стало открытым только в одном направлении. Всё, что лежит за пределами этого искривления, нам не видно. А там могут быть какие-нибудь экзотические шестимерные солнца, планеты и галактики, — усмехнулся он.
— Есть ещё одна проблема — здешнее пространство расширяется, — добавил Юхан. — Расстояние от А до В, которое мы измерим сейчас, через пару часов будет уже другим. Поэтому мы должны двигаться быстрее, чем происходит расширение. Нам ещё повезло, что минимальная допустимая скорость такая низкая. А если бы она была сто миль в час? Мы бы застряли, как наши задние зонды. Они отстали навсегда. Фактически теперь они двигаются назад вместе с пространством.
— А нельзя просто увеличить их скорость? — спросил Ганзориг.
— Здесь — нет. Если скорость зонда ниже скорости расширения, он в принципе не сможет двигаться с ускорением. Для этого ему потребуется всё больше энергии, и в конце концов её величина уйдёт в бесконечность. Но зондов, которые летят быстрее расширения, этот закон не касается. Они вполне могут её увеличивать.
— Поэтому лодка смещалась вместе с краем аномалии, — пробормотал Ганзориг.
— Ну конечно, — сказал Юхан. — Нам остаётся надеяться, что «Эрлик» стоит, иначе однажды мы здесь застрянем. Невозможно двигаться бесконечно долго.
Ганзориг не стал уточнять, какие надежды физики возлагают на «Эрлик» — из их разговоров ему стало окончательно ясно, что на «Цзи То» братья рассказали не всё. И хотя ему это не нравилось, он понимал: лично Ганзоригу не нужно знать всего, чтобы следить за появлением Соседей.
— Кстати, вы заметили, что динамика тумана не связана с движением «Грифона»? — продолжил Юхан. — Где там наш переводчик? Почему он болтается по кораблю и кадрит девушек вместо того, чтобы сидеть на палубе и искать связи?
— Я не прочь тут годик-другой поискать связи, — сказал Гарет. — Тут рай для математиков. И неплохо было бы наладить сообщение с домом.
— Это невозможно, — возразил Юхан. — Даже не предполагалось. «Эрлик» автономен и мог бы работать, если бы не.
Гарет многозначительно промолчал. Ганзориг сделал вид, что ничего не заметил.
Юхан занимался электромагнитным излучением, пытаясь выцепить из узкого горлышка их пространственной пробирки хотя бы какую-то информацию.
— А вы не думаете, что эта ваша трёхмерная пробирка, — сказал однажды Ганзориг, — может быть замкнута на «Эрлике»? С одного конца — мы, с другого — он, и это всё, что нам доступно?
