Читатель, который первый раз читает эту поэму, вероятно, будет пробираться сквозь ее стихи на ощупь, как человек, который движется через череду темных мест, отделенных одно от другого полосами света. Поэт никогда не рассказывает историю целиком: «…Кто небосвод / сгубить покусился / и Ода жену / отдать великанам? / Разгневанный Тор / один начал битву – / не усидит он, / узнав о подобном!» – так он высказывается о сделке между богами и великаном, который построил стены Асгарда и не получил за это ничего, кроме проломленной головы. Если бы мы не были знакомы с этим мифом из других источников, мы не смогли бы восстановить последовательность событий и даже узнать сюжет этой истории.
Поэт обращается с мифологическим материалом с необычайным мастерством, но его творение, каким бы совершенным оно ни вышло, было подготовлено для него, словно благодатный податливый материал, способный в руках мастера преобразиться в совершенное произведение искусства; составляющие этого шедевра неотделимы друг от друга, поскольку искусство было заложено в них изначально. Автору не было нужды пересказывать миф; он мог полагаться не только на то, что его современники знают древние сказания наизусть и способны вызвать их в памяти при малейшем намеке, – он мог опираться на их опыт, зная, что они были свидетелями событий, описанных в легендах. Своими словами он побуждал слушателей видеть, и эта сила была дана ему потому, что его глаза и глаза его соплеменников были наполнены пульсирующей жизнью празднества и могли без особых усилий видеть весь мир, сконцентрированный в сценах жертвенной драмы.
Всеобъемлющий пафос поэмы порождается визуальной силой образов. Одного намека было достаточно, чтобы вызвать в памяти не только тот или иной сюжет, но и драму мироздания от истоков до конца всего сущего. Чтобы почувствовать внушающую силу его образов, мы должны использовать все свои возможности, чтобы понять всеобъемлющую полноту и концентрацию примитивной драмы, его религиозную, то есть жизненную, связь с актуальным опытом жизни и его влияние на материальное и духовное благополучие.
Современный театр предполагает, что зритель всякий раз проникается симпатией к новым персонажам, сопереживает новому, доселе невиданному, у приверженцев примитивного культа иначе – всякая мысль и всякое чувство имеют свой корень в ритуальной драме или, скорее, в его жизни, воспринимаемой сквозь призму событий драмы. Поэту не нужно было разъяснять смысл своих видений – его слушатели были воспитаны на поэтическом ритуале, на вневременных образах поистине космического значения. Когда он связал все истории вместе, они срослись и составили одно целое, основанное на ведущей идее, так же как драматические события блота связаны темой борьбы добра и зла. Его эсхатологическая эпическая поэма была построена на древних линиях, с той лишь только значительной разницей, что его идея была абсолютно новой. Ему не нужно было толковать свое Евангелие или придавать особое значение его новизне, поскольку он верил, что оно сразу же проникнет в умы читателей, которые были подготовлены к тому, чтобы понять значимость его идей.
Неудивительно, что чтение «Вёлуспы» – очень трудное занятие. И хотя прослушивание «Прорицания» не может не внушить слушателю смутное чувство благоговения, оно едва ли допускает перевод на современный язык, потому что связано с древними идеями и образами так сильно, что наши слова не могут передать его глубину и мощь. Пересказ может выявить некоторые важные моменты, но тем не менее он способен лишь указать путь к разгадке его тайны через интерес и приобщение к норвежской культуре во всей ее целостности.
V
Рассмотрев «Вёлуспу» как религиозный документ и оценив ее влияние на духовные разногласия своего времени, мы смогли прочесть ее как описание древнего празднества. Впрочем, поэма – далеко не фотографическая иллюстрация ритуальной драмы или перечень ее ритуальных сцен; в ней автор воссоздает драму, как она развивалась на глазах участников блота, и опосредованно, но настойчиво отображает не только волнующую живость ее сцен, но и ее поэзию, глубину чувств и остроту мысли, переживание реальности, более реальной, чем повседневная жизнь, которая переполняла зрителей, когда боги оживали на сцене-жертвеннике.
