Я люблю тех, кто страдает, побаиваюсь тех, кто страдает живописно, кто сделал из слез артефакт, из боли – театральщину.
Макс Фадеев, конечно, сложный малый, но уж он-то точно знает, что невозможно вынести, когда нас не любят, даже будучи монголом, даже будучи кандидатом в мастера спорта по за**ыванию мозгов, даже будучи Марией Арбатовой.
В песнях Фадеева нет эквилибристики, на каковую способен только Меладзе, но огонь, бьющийся в тесной печурке, есть.
Эту песню мы признали шедевром вместе с Юрием Айзеншписом, когда за окнами шел снег, и в девять утра очень хотелось жить – ему, уже болеющему, и мне, болеющему из-за того, что болеет он.
«А снег идет», конечно, не метафизика, а причудливым образом триумф детской боли, граничащей с деморализующим страхом никому ненужности.
Если тебя отвергают, ты, отрицая метафизику, решаешься на поход с земли на небо, только не хладнокровный, вампирский, а с надрывом и со слезой, с ревом белуги.
Наташа Королева «Бриллианты Слез», «Конфетти», «Желтый чемоданчик».
Соблюдая из любви к классикам единство места и времени.
Юрий Антонов «Для меня нет тебя прекрасней»
«Но я верю, что день настанет», и ты, Невозможная Дульсинея, мне улыбнешься.
Я твой Бенисио дель Торо, Поразительная моя. Я люблю тебя с той поры, как покинул двор, где лужа во дворе, как площадь двух Америк», где светло даже ночью, где даже расставания, хоть и грусти исполнены, светлые.
Я тогда еще не знал, что стану слезливым публицистом № 1, а ты в меня поверила.
Я тогда думал, что Слава то имя лишь, а ты бескомпромиссно верила в меня, и тогда, и сейчас, не дружащего с материализмом.
Само присутствие ЖБ в любой компании предполагало хорошее настроение; он был парнем если не великой (а кто из нас – великой?), то улыбчивой святости. Его явление народу в «Акулах пера», настаиваю, – одно из самых ярких моих воспоминаний. Начинавший пустышкой смазливой, он стал-таки большим артистом, похожим на Ричарда Маркса, а по части самоиронии не похожим ни на кого.
Физическая боль никогда не перебьет душевную, даже если, как сказано у Маркеса в «Ста летах грузинского одиночества», сунуть руку в огонь.
Только в такие вечера, когда ты летишь над вешним городом, жизнь наполняется высокими смыслами.
Михалков снял памятник своей самовлюбленности
Посвящаю эту колонку Сергею К., которого объявляю победителем конкурса. Надежды на этот конкурс не оправдались по причине слишком огромного себялюбия всех, кто участвует в блогосфере, применительно к ТорРор. ru.
Сергей К. узнает о себе все лицеприятное из моего видеообращения. Все остальные узнают о себе все нелицеприятное из того же видеообращения, которое будет размещено сами знаете где.
В этом видеообращении затронут самый существенный момент наших дней: что главнее – выпендреж или достоинство? По мнению даже тех, в кого я был раньше влюблен, все-таки выпендреж.
Я предостерегаю вас, что, если вы продолжите идти по тому же пути, а не слушаться меня, вы закончите ровно так, как один известный режиссер, о котором пойдет речь в маленькой, но блестящей колонке.
В том, как Никита Михалков на голубом глазу выдает свое ковровое покрытие за тонкую материю, а глупые человеческие коллизии за какие-то экзистенциальные проблемы, есть что-то бесконечно раздражающее.
Я против того, чтобы тщательно не подбирать слов в отношении все-таки большого когда-то мастера (а Никита Михалков был, есть и, надеюсь, будет, когда забудется ужас с продолжениями «Утомленных солнцем», выдающимся мастером), но я понимаю тех людей, которых он бесконечно раздражает.
Я говорю сейчас о картине «Цитадель», которую принудил себя посмотреть.
В конечном итоге «Цитадель» сделана достаточно мастерски. Ее нужно принимать как вещь в себе, по тем канонам, зачастую очень нелепым, по которым это кино ваял Михалков.
...
Если мы примем за правило игры, что это кино и должно быть громоздким, бесчувственным, железобетонным, истеричным, то тогда мы понимаем, что Михалков снимал трогательный памятник своей неизбывной самовлюбленности.
