— Бакшиш, — предложил он теперь скромной супружеской паре, судя по виду, немцев, которые в тяжелой прогулочной одежде, кроме босых ног, прогуливались, пили ветер. Они с упреком покачали головами. — Ублюдки германские, — спокойно сказал Эндерби хорошо откормленным спинам. Свет сгущался, сегодня от тучи в пирожной корке шло меньше жару. Может быть, скоро начнутся дожди.
А вот и британское с виду семейство. Жена исхудавшая, как после долгой болезни, муж в суровых очках, мальчик с девочкой, раздетые для водных забав, гонялись друг за другом, стараясь толкнуть.
— Трехнутая старуха Дженнифер!
— Глупый дурак Годфри! Песка наглотаешься до отвала!
Эндерби адресовался к отцу с протянутой рукой:
— Аллах, аллах. Бакшиш, эфенди[123].
— Вот, — указал муж жене, — пример того, что я имею в виду. Посмотри на него хорошенько, и что ты увидишь? Увидишь тошнотворного бездельника в расцвете сил. Он наверняка способен каждый день работать, как я.
— Аллах, — уже не столь уверенно.
— Их надо заставить работать. Если б мне довелось управлять этой дрянной диктатурой, я об этом бы позаботился. — На ремешке у него болтался дешевый пластмассовый фотоаппарат. Взгляд уверенный, без юмора.
— Просто бедный старик, — заметила жена. По мнению Эндерби, женщина сильно разочарованная; дети ей тоже дерзят, без конца спрашивают «зачем» да «почему».
— Старик? Не намного старше меня. Правда? Эй! Говоришь по-английски? Старик.
— Нэ ошен англиски, — сказал Эндерби.
— Ну, так учись. Исправляйся. В вечернюю школу пойди, и так далее. В любом случае, учись чему-нибудь. В современном мире нет места людям, которые не желают трудиться, разве что их безвинно выкинули с работы. Ни черта не понял, да? Ремесло. Научись ремеслу. Если тебе нужны деньги, займись чем-нибудь.
— Хватит, Джек, — сказала жена. — Там вон какой-то мужчина все время поглядывает на нашего Годфри.
Эндерби никогда раньше не сталкивался с такой жесткосердечной и прагматичной реакцией на попрошайничество. Он мрачно взглянул на мужчину из современного мира: несомненно, член профсоюза; может быть, продавец в магазине. Темный костюм, крылья воротничка рубашки с открытой в уступку отпуску шеей как бы приглажены к лацканам.
— Ремесло, — сказал Эндерби. — У меня есть ремесло. — Небо вроде темнело.
— А, понимаешь больше, чем притворяешься? Ну и какое же у тебя ремесло?
— Бюльбюль[124], — сказал Эндерби. Впрочем, слово, возможно, не то. — Je suis, — сказал он, — poète[125].
— Поэт? Поэт, говоришь? — Рот открылся несколько презрительным квадратом. Мужчина вытащил из бокового кармана монетку в десять сантимов. — Тогда читай стихи. Слушай, Элис.
— Ох, Джек, оставь его в покое.
Наверно, все дело в слове «бюльбюль». Эндерби вдруг с насмешкой услышал, что цитирует пародийные рубаи. Может быть, дебоширы в Собачьей Тошниловке не так смеялись бы над ними, как над его одой Горация?
Казвана гишри фана холамабу
Боллока вомбон вуркслрада слабу,
Га фартуз вупвуп ярганг оффал флу
Унтера мерб…
— Лучше, Эндерби, — сказал голос позади. — Гораздо лучше. Без обычной для вас одержимости смыслом. — Голос размытый, с одышкой. Эндерби в ошеломлении оглянулся и увидел Роуклиффа, которого поддерживали два молодых мавра в новых черных штанах и белых рубашках, на верхней из трех ступенек, ведущих к дверям его бара-ресторана. Роуклифф стоял наверху, ожидая, когда откроется дверь. Он жутко пыхтел вниз на Эндерби, седая голова паралично тряслась. — Искусство твое изменилось, — махнул он рукой, — дане настолько, как тебе кажется. Впрочем, полон сюрпризов. Признаю. — Дверь открылась, и вдверном стекле на миг отразились сгустившиеся морские тучи. — Gracias, — поблагодарил Роуклифф мавров, вытаскивая для них трясущейся рукой из брючного кармана бумажку в десять дирхемов. Они помахали и удалились с ухмылками. — Пошли, — обратился он к Эндерби, — выпейте с умирающим.
— Ладно, — сказал член профсоюза. — Ты выиграл. Возьми что просил.
Эндерби проигнорировал и последовал, сам трясясь, за разбитым остовом Роуклиффа, на котором мешком висел эдвардианский костюм. Умирающий, смерть, умирание. Изи Уокер говорил что-то насчет полного кандыка. Или, может быть, Роуклифф в пророческом остатке неудачной поэтической карьеры знает, что ему суждено быть убитым? И тут Эндерби сообразил, что, несмотря на долгое ожидание, даже не попытался раздобыть оружие. Бог весть, его в лавках достаточно. Видно, он действительно не создан для убийства. Фактически, не его ремесло.
