Мы запрокинули головы и расхохотались. Перед нами лежала широкая равнина, поросшая молодой травой и полевыми цветами. Но никаких лошадей я не увидела.
— В разгар лета лошади перебираются поближе к склонам гор, в поисках прохлады. Но сейчас они пасутся посреди равнины. Присмотрись получше.
Я прищурилась и различила табуны; лошади спокойно бродили по зеленым просторам.
— Кажется, вижу.
— Тут их около двух сотен. Есть совсем дикие, их нужно долго объезжать. Гектор прекрасно это делает, одно из его прозвищ — Укротитель диких лошадей.
— А ты?
— Справляюсь, но прозвища пока не заслужил.
Он завидует?
— Покажи, как ты это делаешь, — попросила я, оставив вопрос при себе.
Мы подъехали к ближайшему табуну. Примерно пятьдесят лошадей щипали траву и настороженно поглядывали на нас.
Парис вышел из колесницы, не делая резких движений. Я последовала за ним.
— Постарайся не вспугнуть их! — сказал он. — Они почти совсем дикие.
Несколько лошадей фыркнули и отскочили в сторону. Остальные стояли на месте, но их ноздри широко раздувались. Большинство были светло-мышастой масти, с черными гривами и хвостами. Я слышала, такой же расцветки бывают дикие лошади во Фракии.
Парис медленно, осторожно подошел к одной. Он попытался положить руку ей на спину, но она поскакала прочь, поглядывая назад большим черным глазом.
— Эта совсем необъезженная, — сказал Парис и перешел к другой лошади.
Та с миролюбивым интересом смотрела, как он приближается. Он медленно протянул руку, коснулся шеи лошади. И хотя та возбужденно фыркнула, но осталась на месте.
— Ты уже бывала под всадником? — шепотом обратился к ней Парис.
Он стал оглаживать лошадь по спине и бокам. Лошадь не шевелилась.
— Думаю, да.
Он без труда вскочил на нее: эти лошади были не очень высокими.
Лошадь вздрогнула и пустилась с места в галоп. Парис вцепился в гриву, крепко обхватил ее бока своими длинными ногами. Лошадь мчалась по равнине, хвост развевался, голова и шея вытянулись в прямую линию. Потом она стала взбрыкивать и становиться на дыбы. Лошадь оказалась совсем дикой: стало ясно, что никогда раньше она не знала всадника.
В беспомощном ужасе я смотрела, как лошадь пытается сбросить Париса, вскидывая вверх то передние, то задние ноги. У меня перед глазами мелькали то копыта, то хвост. Раз, другой, третий. Наконец два тела разделились. Парис полетел на землю, а лошадь помчалась прочь.
Я со всех ног бросилась к нему. Земля была жесткой, я спотыкалась о кочки, путалась в траве.
Парис лежал на спине, утопая в траве и цветах, разбросав руки. Его голова была неестественно запрокинута. Он не шевелился.
Я упала на колени, приподняла его голову. Он по-прежнему не шевелился. Дышит ли он? Я сама уже почти не дышала, когда приложила ладонь к его груди и ощутила слабое биение.
Его глаза были закрыты; я в ужасе смотрела на него. А что, если они никогда больше не откроются? Что, если…
Он застонал и приоткрыл глаза. Сначала их взгляд был невидящим, потом он заметил меня.
— Я ошибся, — сказал он. — Эта лошадь не знала всадника.
Он медленно сел и пошевелил руками, согнул и разогнул их. Потом ощупал ноги, потряс ими в воздухе. Потом сделал наклон вперед-назад.
— Спина болит, но идти могу, — заключил он и покачал головой. — Даже Гектор не совладал бы с такой лошадкой.
— Ты долго продержался на ней, — сказала я.
— Да, скакать на ней было приятно — сначала.
Парис огляделся.
— Нужно запомнить эту лошадь. Я сам хочу довести начатое до конца. У нее черное пятно за правым ухом. Мы с ней еще поскачем!
Он поднялся на ноги и застонал от боли.
— Я подведу колесницу поближе, — предложила я, поддерживая его. — Не пытайся идти через силу.
Не слушая его возражений, я поспешила к колеснице с терпеливо ожидавшими лошадьми.
Вскочив в нее, я направилась к Парису по кочкам. Колеса застревали в траве, но крутились. Парис вскарабкался на колесницу, морщась от боли. Я хотела развернуть лошадей и двинуться в обратный путь, но он затряс головой.
— Нет, я хочу еще многое показать тебе. Смотри, небо ясное, день только начинается. Рано возвращаться. Тут, вдоль Скамандра, есть дорога среди деревьев, по которой можно проехать прямо к морю.
