Парис склонился надо мной и поцеловал меня.
— Защитит, защитит… — шептал он.
Я хорошо запомнила враждебность богини, но сейчас это воспоминание растворилось в надежде. Разве боги не одаряют своей благосклонностью тех, кто исправно воздает им почести? А потом исчезло все, кроме Париса. Его лица, его губ, его рук, его тела…
Рассказывают об Острове блаженства. Якобы боги переносят туда людей живыми, и, вкушая счастье, они живут вечно на этом острове, бесконечно далеком от нашей земли. И мы с Парисом перенеслись на этот остров, где можно вечно касаться друг друга, никогда не стареть, где страсть никогда не иссякнет, а солнце не взойдет, положив конец ночи любви.
В той комнате не было времени. Оно тянулось, как кусок выделанной кожи, и час превращался в два. Все было в нашей власти, и любое мгновение мы могли повторить, как поэт — наиболее прекрасную строфу своей поэмы.
Наконец мы заснули. Свет солнца пробился в окно. Мы не позаботились его занавесить: ночью не думалось о том, что наступит утро.
Парис приподнялся на локте.
— Идиотское солнце, нет ему покоя! Как оно смеет врываться к нам?
Он подошел к окну и задернул шторы, но они были недостаточно плотны, чтобы защитить нас от непрошеного гостя.
— Никогда раньше я не защищался от солнца. Я всегда вставал вместе с ним.
Солнечный луч ласкал его тело, и в утреннем свете его фигура казалась божественной.
— Солнце дарит мне дневного Париса. Разве я могу сердиться на солнце?
Каждый час, каждая минута принадлежали нам. У нас не было врагов. Все они сложили дары к нашим ногам.
XXXIII
Но никуда не денешься, пришлось покинуть наш Остров блаженства, комнату Париса. За ее стенами нас ждала Троя. Об этом напомнил слуга, который передал, что царь и царица велят прийти.
И вот я стояла перед ними в их личном покое, стараясь отогнать мысли о прошедшей ночи. Приам выглядел усталым. Он крепко сжимал руками подлокотники трона, словно боялся упасть. Гекуба, сидевшая рядом с ним, вид имела непроницаемый.
— Церемония была проведена как полагается, с соблюдением всех правил, — заговорил наконец Приам. — И люди охотно приняли участие в праздновании.
— Насколько мы можем судить, — промолвила Гекуба, ее голос звучал спокойно и размеренно.
— Но мы должны знать, что нас ждет. Я проявил решительность вчера вечером. Но у богов свой взгляд на все. И кроме того, греки. Что сделают они, когда узнают, что я солгал им?
— Отец, не надо волноваться. Говорю тебе, ничего не произойдет — как всегда в подобных случаях. Люди поговорят-поговорят и забудут. Единственный человек, который действительно пострадал, — это Менелай. Но у него нет армии.
Я была поражена. Мне не доводилось слышать, чтобы Парис рассуждал так здраво и логично. И ведь он прав: у Менелая нет армии. Парис ошибался в одном: больше всех пострадала Гермиона. Моя Гермиона. Я почувствовала острую боль.
— Я хочу знать, что нас ждет. Я посылаю Калхаса, моего прорицателя, к Дельфийскому оракулу.
— Отец, зачем?
— Затем, что мы должны знать, какие беды вы навлекли на нас! — сказала Гекуба. — Разве можно не узнать цену, которую нам предстоит заплатить?
— А как насчет сивиллы? Неужели поблизости нет ни одной? — спросил Парис.
— О! Сивиллы не так надежны.
А Клитемнестра говорила обратное.
— Я рада слышать это, — призналась я. — Одна сивилла предрекла, что из-за меня прольется много крови греческих мужей.
Приам вздрогнул.
— Что? Что она предрекла?
— Я была совсем маленькой девочкой. Но до сих пор помню, как она сжала руками мою голову и прокаркала свои ужасные пророчества. Она сказала…
Всю жизнь я пыталась стереть эти слова из своей памяти. Теперь я пыталась их восстановить.
— Она сказала, что Европа пойдет на Азию, и начнется великая война, и погибнет множество греков.
Наверное, мне не следовало этого говорить, но было уже поздно.
— Мой отец очень боялся этого предсказания. Поэтому он заставил моих женихов — их собралось очень много со всей Греции — поклясться, что они будут поддерживать моего избранника и не станут враждовать друг с другом. Он надеялся таким образом обойти проклятие.
— О боги! — простонал Приам и обхватил голову руками. — Он думал, что греки будут проливать кровь друг друга. Он не учел, что греки все вместе могут сражаться в чужой стороне. Кровь греков может пролиться разными способами — он подумал только об одном! Какова вероятность, что бывшие женихи вспомнят об этой клятве?