— Это варвар, который интересуется пчелами, — сообщил ему двоюродный брат.
Старый Гао ничего не сказал. Он пришел к двоюродному брату, чтобы купить ведро второсортных сот, поврежденных или выпавших из рамки, которые вскоре должны были совсем испортиться. Он покупал их дешево, чтобы кормить ими своих пчел, а если часть и продавал в своей деревне, так никто об этом не подозревал. Двое мужчин выпили чаю в хижине двоюродного брата Гао на склоне холма. С поздней весны, когда появлялся первый мед, до первого мороза двоюродный брат Гао жил в хижине на склоне холма, а не в большом доме в деревне, и спал рядом со своими ульями, оберегая их от воров. Его жена и дети забирали соты и горшочки с белым медом и уносили вниз, на продажу.
Старый Гао воров не боялся: сверкающие черные пчелы из ульев Гао без всякой жалости обошлись бы с тем, кто посмел их потревожить, — и спал в деревне, поднимаясь к ульям, лишь когда приходила пора забирать мед.
— Я пошлю его к тебе, — пообещал двоюродный брат Гао. — Ответь на его вопросы. Покажи ему свои ульи, и он тебе заплатит.
— Он говорит на нашем языке?
— Его диалект ужасен. По его словам, язык он выучил у матросов, а они по большей части из Кантона. Но учится он быстро, хотя и немолод.
Старый Гао что-то буркнул, матросы его не интересовали. Время приближалось к полудню, и ему предстоял четырехчасовой путь через долину к его деревне, по самому солнцепеку. Он допил чай. Такого хорошего чая, как у двоюродного брата, старый Гао себе позволить не мог.
Он добрался до своих ульев еще при свете дня, большую часть сломанных сот, наполненных медом, положил в самые слабые ульи. Всего у него их было одиннадцать, тогда как у двоюродного брата — больше сотни. При этом старого Гао ужалили дважды, в тыльную сторону ладони и в шею. Всего его жалили более тысячи раз. Он уже не мог сказать, как много. Укусы чужих пчел он практически не замечал, но жала его черных пчел всегда вызывали острую боль, хотя места укусов более не опухали и не горели огнем.
Следующим днем какой-то мальчишка пришел к дому старого Гао в деревне, чтобы сказать, что кто-то — речь шла о высоком иностранце — разыскивает его. Старый Гао что-то пробурчал и неспешным шагом двинулся вслед за мальчишкой. Тот сначала держался рядом, но потом убежал вперед и скоро скрылся из виду.
Иностранца старый Гао нашел пьющим чай на крыльце вдовы Цань. Старый Гао знал мать вдовы Цань пятьюдесятью годами раньше. Она была подругой его жены и давно умерла. Он сомневался, что в живых остался хоть один человек, знавший его жену. Вдова Цань налила чаю старому Гао и представила его пожилому варвару, который снял мешок с плеч и положил рядом с маленьким столиком.
Они пили чай маленькими глоточками. Потом варвар сказал: «Я хочу взглянуть на ваших пчел».
Смерть Майкрофта стала концом империи. Но никто, кроме нас двоих, об этом не знал. Он лежал в комнате с белыми стенами, его наряд состоял из тонкой белой простыни, словно он уже стал призраком — такой образ уже укоренился в массовом сознании — и не хватало только дыр для глаз, чтобы впечатление стало полным.
Я представлял себе, что болезнь высосала из него все соки, но он стал даже больше, чем всегда, пальцы раздулись, превратившись в толстые жирные сосиски.
— Добрый вечер, Майкрофт, — поздоровался я. — Доктор Хопкинс сказал, что жить тебе осталось две недели, и предупредил, чтобы я ни в коем случае не говорил тебе об этом.
— Этот человек — болван, — ответил Майкрофт. Дыхание шумными хрипами вырывалось из груди между словами. — Я не дотяну до пятницы.
— Как минимум до субботы, — возразил я.
— Ты всегда был оптимистом. Нет, вечер четверга, и я стану объектом для упражнений в практической геометрии для доктора Хопкинса и сотрудников похоронного бюро «Снигсби и Молтерсон», которые, конечно же, не смогут решить эту задачу, учитывая узость дверей и коридоров. Не вынести им мое тело ни из этой комнаты, ни из дома.
— Я уже задумывался об этом, — кивнул я. — Особенно принимая во внимание лестницу. Но они смогут снять оконную раму и опустить тебя вниз, как гигантский рояль.
