Он снова замолк. Я уже начал привыкать к его паузам. В них был свой ритм, он словно выпускал некоторое количество слов, а потом останавливался, чтобы подзарядиться. Чем страшнее становилась история, тем ужаснее делалась его речь.
— Старик догадался первым. Начал сигналить мне за их спинами. Я думаю, вдруг он и по-английски знает. Такие он бросал на меня взгляды. Они снова мне врезали, ну я и говорю те слова, что знаю. Мокрый снег. Сухой снег. Метель. Медведь. Волк. Рыба. Бобер. Сиська.
Думаю, последнее он говорить не собирался, потому что тут же снова покраснел.
— Я перемешал их и выдавал в разном порядке, чтобы они решили, будто это целые фразы. Они твердили, чтобы я сказал ему подписать бумаги. Младший вытащил пачку и помахал перед его носом. Думаю, старик притворялся, что он слабее, чем на самом деле. Так вот, он тряс головой и стонал. — Тут Тоутмофф впервые за все время улыбнулся. — За те из его слов, что я понял, мамка вымыла бы мне рот с мылом. — Он пожал плечами. — Только они-то все равно ничего не поняли.
Пауза.
— Думаю, я провел там день и ночь. Окна были закрыты. Мне показалось, очень долго. — Пауза. — Один раз, когда младший вышел, а старший топил печь, старик что-то мне прошептал.
Мы ждали. Кейт снова замерла. Не уверен, замечала ли она нас с Максом и Маттом хотя бы краем глаза, так она сосредоточилась на словах Тоутмоффа.
— Меня мучали голод, жажда и похмелье, а потому я точно не уверен, но вроде бы он произнес: «Передай Мире, я сказал „нет“.»
Пауза, очень долгая.
— Должно быть, я отрубился, потому что следующее, что помню, это как очнулся на скамье перед входом в конференц-центр, и парень из общественного патруля пытался разбудить меня и засунуть в фургон, чтобы отвести в приют брата Франциска. Там еще был коп. Я пытался рассказать ему, что случилось, но он, похоже, решил, что я пьян, и не стал слушать.
Кейт ничего не сказала, но я этому копу не завидую.
— Я провел в приюте пару дней, пока мне не стало лучше. Не знал, что делать. А потом вспомнил отцовского друга Макса.
Он впервые посмотрел прямо на Кейт.
— Я боюсь за старика.
И откинулся на спинку стула. История кончилась.
Выждав минуту, Макс осушил свой пятый — или шестой — мартини и откашлялся.
— Благодаря Виктории я по уши завяз в мерах безопасности, — сообщил он, глядя на Кейт. — Теперь моя жизнь мне не принадлежит — и тебя за это тоже следует поблагодарить, — иначе я бы сам все выяснил. Когда я услышал, что ты в городе, подумал: может, ты разберешься.
Кейт посмотрела на меня.
— Мы застряли здесь из-за непогоды, которая продлится еще день или два. Вполне могу разобраться. — Она повернулась к Тоутмоффу. — Я должна задать тебе несколько вопросов, Гилберт. Мы тут не обсуждаем, что хорошо, что плохо. Не торопись, расскажи мне все, что сможешь вспомнить.
Тоутмофф кивнул, не поднимая глаз.
— Когда тебя сажали в самолет, там был асфальт или гравий?
— Гравий.
— Ты слышал другие самолеты?
По-прежнему не поднимая глаз, он начал потирать ногу. Затем кивнул.
— Какие самолеты? Маленькие? Реактивные?
— И те и эти.
— Реактивные? Близко?
— Очень близко.
Кейт кивнула.
— Ты можешь предположить, в какой самолет тебя посадили?
— Похоже на «сессну», — ответил он. — Они оба сидели впереди. Может, «сто семьдесят вторую». Но может, и «сто семидесятую».
— Хорошо. А что насчет этих двух мужчин? Как они выглядели?
— Они были белые.
— Молодые? Твоего возраста? Или старые? Как Макс?
— Старые, — ответил Тоутмофф. — Как вы.
Макс засмеялся. Точнее, закудахтал. Кейт его проигнорировала.
— Высокие? Или низкие?
Тоутмофф пожал плечами.
— Наверное, чуть выше меня. — Он был ростом около пяти футов шести дюймов.
— Толстые или худые?
Он снова пожал плечами.
— Старший был костлявым. Младший — мускулистым.
— Волосы длинные или короткие? Какого цвета?
— Старший ни разу не снял кепку, но за ушами торчали седые волосы. Младший — блондин, и загривок у него был весьма лохматым.
— Как они говорили? Подвывали, как южане из Теха-а-аса? Или ахали, как северяне из Ба-ахстана? Или гундосили, я не знаю, как Сильвестр Сталлоне?
Тоутмофф покачал головой.
— Говорили, как белые.
