Подошла Бренда и уставилась на нас пустыми глазами, но Макс подмигнул ей, и она ушла, а вернулась с очередной порцией мартини. Третьей. Или четвертой.
Тоутмофф сказал, что они с кузенами много выпили и в итоге еще до полуночи спустили на алкоголь и стриптиз все свои ПФД. То есть напрямую он ничего этого, конечно, не сказал, но молчание коренного жителя бывает очень красноречивым.
Они уже собирались уходить, когда появились двое знакомых парней.
— Каких парней? — спросила Кейт.
— Они были на съезде, — ответил Тоутмофф. — Не коренные, болтались на ярмарке ремесел. Один из них искал костяную доску для криббиджа для своей матери. Мы разговорились. Они спросили, из какого мы племени, а когда услышали, что эяк, заинтересовались.
Итак, эти двое парней подсели к ним за столик в «Буш компани» и предложили угостить их выпивкой. Одна порция вылилась в две, а может, и больше. Тоутмофф понятия не имел, сколько было времени, когда он отправился в сортир. Но стоило ему выйти за дверь, как кто-то сильно ударил его несколько раз, а пока он пытался очухаться, накинул ему на голову одеяло или мешок, выволок на улицу и засунул в багажник.
— Я то врубался, то вырубался, — сказал он. — Чувствовал себя ужасно. Мы ехали минут пятнадцать. А может, и больше. Следующее, что я помню, это как машина остановилась, меня вытащили из багажника и запихнули в самолет.
— В какой самолет? — поинтересовался я. Тоутмофф снова замолчал. Кейт нахмурилась. Макс сказал: «Заткнись, парень», — и даже Матт неодобрительно посмотрел на меня. Я почувствовал, как краснеют уши, и нам пришлось ждать, пока Тоутмофф снова заговорит.
— Мы летели около часа, — продолжил он. — Наверное. У меня страшно болела голова, и я заблевал изнутри все одеяло. Они жутко ругались, а потом один снова ударил меня, и я вырубился. Включился, только когда мы сели. Меня вытащили из самолета, привели в хижину и сняли одеяло. Это были два белых парня со съезда, которые объявились в баре.
Бревенчатая хижина состояла из одной комнаты.
— Выглядела очень старой, — сказал Тоутмофф. — Ветер свистел в щелях, откуда выпал уплотнитель.
Там была дровяная печь, стол — кусок фанеры на козлах, несколько разномастных стульев и лежанка в углу.
На лежанке обнаружился старик — очень старый коренной житель, истощенный и в синяках.
Все то время, что Тоутмофф рассказывал свою историю, Кейт сидела не шелохнувшись, уставившись в свою тарелку. Я уже видел ее такой. Это фишка коренных жителей — когда ты не смотришь на человека, который с тобой говорит, но будто слушаешь его каждой клеточкой своего тела.
Старик был привязан к лежанке. Младший из похитителей принес стул, а старший заставил Тоутмоффа сесть. «Спроси, подпишет ли он бумаги», — приказал старший.
— Я не понял, что он имеет в виду, — сказал Тоутмофф. — Я плохо соображал, а потому промолчал. Он ударил меня, сбросил со стула. Когда звон в ушах поутих, я услышал, как старик что-то сказал. На эяк.
Кейт как будто вздохнула и слегка обмякла на стуле.
— Они снова усадили меня, и на этот раз бил младший, — продолжал Тотумофф. — «Скажи ему подписать бумаги», — приказал он.
Затем вновь замолчал на некоторое время.
— Я боялся. Они хотели, чтобы я поговорил со стариком на эяк. Но они понятия не имели, что носителей эяк не осталось. Когда умерла моя бабушка, язык умер вместе с ней. Я знаю, как он звучит, но сам умею разве что ругаться на нем.
Как рассказала мне позже Кейт, эяк — это язык коренного населения Аляски с востока Кордовы и запада Якутата. С юга его вытеснили тлингиты, с севера — атабаски, с запада — алеуты, и Кейт говорит, что после прихода белых взрослые заставляли детей учить английский, чтобы у них не возникало проблем, когда вырастут. Когда детей отправляли в школы БДИ (http://en/wikipedia.org.wiki/Bureau of Indian Affairs) в Ситке и на «Большой земле»[67], там их иногда даже били, если они говорили не по-английски. Поэтому носителей эяк почти не осталось, за исключением разве что нескольких стариков.
Вроде того деда в хижине.
— Они проделали такой путь, потратили кучу бензина, чтобы привезти меня, — сказал Тоутмофф. — Пойми они, что я не говорю на эяк, вполне могли бы меня прикончить.
