Проходили минуты, и Реджинальд пытался пошевелиться, но ноги отказывались ему служить. Кроме того, в нижней части его спины ощущалась тупая боль, и он подумал, не сломан ли позвоночник. Наконец дверь в гостиную отворилась, петли протестующе заскрипели, как будто не желая нести ответственность за то, что могло выйти из комнаты. Сьюзан на негнущихся ногах выбралась в холл; лицо ее было белым-бело, одежда порвана, но на губах застыла торжествующая улыбка, и Реджинальд громко вздохнул, чувствуя несказанное облегчение.
— Дорогая, хвала небесам, ты в безопасности. Не волнуйся — оно отбросило меня к двери, но я думаю, что просто что-то растянул. Дай мне руку, и мы выберемся отсюда.
Она подошла ближе, по-прежнему гротескно передвигая негнущиеся ноги. Ее голова склонилась набок, и в первый раз он увидел ее глаза. Они были безумны...безумны...безумны... Ее рот открылся, и оттуда вырвались странные, резкие, прерывистые звуки:
— Жизнь. жизнь. жизнь. плоть. плоть.плоть. кровь.
— Сьюзан! — выкрикнул Реджинальд; он попытался встать, но повалился на пол, когда взрыв боли пронзил его спину; он мог только в тупом страхе смотреть, как она неловко шевелит левой ногой и начинает ковылять к разбитому столику, лежащему у подножия лестницы. Она с огромным трудом нагнулась и подняла резную ножку орехового дерева и с еще большим трудом выпрямилась; но она крепка держала ножку стола в правой руке, и гримаса на ее лице явно выражала удовольствие.
— Ты не давал. мне. жить, — произнес резкий голос. — Ты не давал. мне. жить.
Она, если так можно было называть тварь, стоявшую над Реджинальдом, посмотрела вниз налитыми кровью глазами; то был ужас из белого золота, и Реджинальд все равно хотел обнять ее, стереть гротескные гримасы с ее полных губ, прошептать о великой любви, прикрыть эти кошмарные глаза нежными пальцами. Потом резная ножка стола обрушилась вниз и вонзилась глубоко в его череп, и мир взорвался, и он рухнул в пучину вечности.
Тогда Тварь, которая некогда была Сьюзан, вышла из дома, в вечерний золотистый свет заходящего солнца. Тварь вдыхала холодный воздух, потому что на западе собирались штормовые облака, и вскорости должен был начаться дождь.
Она на негнущихся ногах пошла по садовой дорожке, а потом дальше — на шоссе. Еще нужно было совершить очень много убийств...
Артур Купер убил жену во вторник утром и похоронил поздно вечером в среду.
... и на то было две причины. Первая: он убил впервые, и вторая: ему требовалось время, чтобы выкопать могилу.
Он выбирал место чрезвычайно тщательно; было необходимо, чтобы могила была сухой, на нее падал свет раннего утра, и она была защищена от восточного ветра. Потому что Артур хотел посадить над Агатой герань, и по опыту знал, что это ценное растение довольно привередливо по части того, в какую сторону поднимать стебли.
Проблемы начались на глубине двух футов. Артур достиг мелового слоя, и ему потребовалось восемь часов усердной работы, чтобы сделать могилу приличной и безопасной. В это время причина непривычной и непосильной работы лежала на кровати — лицом вниз с открытым ртом.
Конечно, у Артура был мотив убить Агату. Он ее не любил. На самом деле, он никогда ее не любил, но на раннем этапе их знакомства он по уши влюбился в ее деньги. Но, увы, это была безответная страсть, ибо направляемый Агатой золотой поток не достигал жаждущих рук Артура, и вместо того чтобы жать, ему приходилось сеять.
«Муж должен содержать жену».
Так она любила говорить, а однажды с юмором заметила: «То, что твое — мое, а то, что мое — это только мое», и Артур направился к садовому сараю, где любовно ласкал острое лезвие кирки- мотыги.
Так, обманом, как он считал, лишенный своих законных денег, Артур оказался единственным обладателем стокилограммового женского тела — с требованиями супружеских обязанностей. Рассеялся сон о домохозяйке средних лет, которая выписывает крупный ежемесячный чек и спит удовлетворенным сном в отдельной спальне.
— Как насчет сегодня? У меня разыгралась фантазия.
Худощавый тридцатилетний посмотрел на тучную пятидесятипятилетнюю и содрогнулся.
