— Бедняжка изголодался? — Она поставила перед ним тарелку с ветчиной, яйцами-пашот и жареной картошкой. — Только ты виноват, что запеканка сгорела. Не представляю, что на тебя нашло.
Он схватил нож и вилку и отрезал кусок шипящей ветчины.
— Увлекся. Забыл о времени.
— Увлекся стрижкой травы! — Она рассмеялась сладким серебряным смехом, в то время когда Гурни засовывал кусок ветчины в рот.
Вкус был неправильным. Словно он жевал подогретую, давно мертвую плоть; его желудок взбунтовался, и он выплюнул еду. Она лежала на скатерти как отвратительное грязное пятно; полу- пережеванное мясо казалось скопищем красных червей.
— Какого... — Кэрон привстала со стула и посмотрела на него с удивлением и страхом. — Ты заболел? Ради всего святого, что происходит?
— Ветчина, — Гурни указал на нее вилкой, — стухла. Сгнила.
— Ерунда, — Кэрон положила маленький кусочек в рот и прожевала с выражением жалкой тревоги. — Свежая. С ветчиной все в порядке. Это ты. Я знала, что что-то не так, как только вошла в переднюю дверь. Ты заболел.
— Черт возьми! — Гурни бросил нож и вилку и содрогнулся. — Со мной все в порядке. Я чувствую себя чудесно и хочу есть. Я чертовски голоден, но не могу есть эту гадость.
— Думаю, тебе лучше посидеть спокойно несколько минут, пока я не принесу тряпку.
Она медленно пошла на кухню с прямой спиной, предусмотрительно отвернув лицо, и он чувствовал, почти обонял ее страх. Он поддел одинокую жареную картошку и поднес ко рту. Его желудок тут же взбунтовался, и какой-то автоматический импульс заставил его руку лечь на стол. Но преобладающий все голод был сильнее чем раньше.
«Не могу есть. Я буду голодать. не могу есть. Какой толк от нового тела, если я не могу есть?»
Кэрон вернулась с полотенцем, и за долю того как она достигла стола, он заметил свою правую руку. Одним быстрым движением он убрал ее между ног.
Кэрон вытерла скатерть, потом посмотрела на него, на ее бледном лице выразилось острое беспокойство.
— Ты выглядишь ужасно. Тебе лучше пойти поспать. Думаю, ты переусердствовал, но если завтра утром тебе не полегчает, я позвоню доктору.
— Да, думаю, ты права.
Встав, он положил правую руку в карман брюк.
— Мне станет лучше после хорошего ночного сна. Не волнуйся... не суетись. Я в порядке, просто устал... расстройство желудка.
Он оставил ее, делая все возможное, чтобы идти прямо, но в ногах была ужасная слабость, и сильнейший голод взял его за глотку — требовал удовлетворения. Лестница была горой, взбираясь на которую он потратил целую вечность, лестничная площадка — широкой пустыней, и дверь спальни — вратами, ведущими в никуда.
Гурни Слейд опустился на кровать и медленно вытащил правую руку из убежища. Он долго смотрел на нее, потом медленно принял неприятную правду.
Плоть исчезла с кончика его правого указательного пальца. Фрагмент сверкающей белой кости выступал из цилиндра сморщенной кожи. Спустя какое-то время он потер другие пальцы, слегка прикусил руку. Притворяться бессмысленно. Его правая рука умирала. Он заплакал; сел на край кровати и рыдал как обиженное дитя. Он вырвал клочок жизни из рук смерти, но сейчас мрачный жнец возвращал свою собственность. Вскоре, одоленный слабостью, которая мгновенно заставила его забыть о странном голоде, он снял одежду и лег в кровать. Он видел, что его правый большой палец ноги темнеет, но в тот момент это казалось неважным. Холодные простыни приняли его, и он опустился в мир, где мягкий звездный мрак был навек свободен от суровых лучей пожирающего солнца.
Он скользил по пустоши, парил в тумане, плавал в озерах солнечного света. Редкие деревья без листьев поднимали черные костлявые руки к открытому всем ветрам небу, и высокая трава шептала бессмертные мысли бесчисленных мертвых. Сильнейший голод гнал его вперед к далекому горизонту, и он крикнул: «Что это? Я должен есть траву, грызть дерево, наполнять рот черной землей?»
Ветер рассмеялся; высокая трава махала заостренными стеблями, и черные деревья тряслись в непристойном веселье. Потом он услышал звук мягких шагов, открывающуюся дверь, и рев бегущей воды.
