В конце и начале были кости. Скелет.
Гурни Слейд смотрел, как возникает его скелет. Сначала — как едва видимый, слегка светящийся контур, потом — твердый, крепкий каркас сочлененных костей, дополненный черепом, позвоночником, ключицами, лопатками, грудиной, ребрами, локтевыми костями, крестцом, тазом, бедренными костями, коленными чашечками, малоберцовыми костями, берцовыми костями и хрящами.
Теперь пусть заполнятся пустоты.
Масса серой материи завладела черепом; потом появились барабанные перепонки, сияющие глазные яблоки, розовый язык, кровеносные сосуды, зубы, трахея, пищевая трубка — Гурни не помнил ее правильное название — нежные розовые легкие, темная коричневая печень, розовато-лиловое с белыми прожилками сердце, почки в сале, аккуратно скрученные витки кишок. Вскоре скелет Гурни был набит плотнее, чем чемодан отдыхающего, и он приготовился к финальному акту.
«Кожа. кожа. пусть будет кожа».
Скелет был покрыт дымкой; она быстро слилась в скользкую пасту, побежавшую во все стороны. Она пузырилась, кипела, прорастала грубыми ушами, влажным блестящим носом, потом она затвердела и стала гладкой белой кожей. Лысый череп потемнел, когда появились космы рыжих волос; ресницы заявили о своем существовании, пятичасовая тень затуманила подбородок. Цвет окрасил щеки, пухлые губы, и хорошо сложенный молодой человек смотрел на свое тело с удовольствием.
«Жизнь... пинта жизни в правильной мере».
Сердце уверенно забилось; кровь побежала по поющим венам; слух взорвался внезапным ревом — и он был закончен.
«Я сделал это».
Его голос звучал странно, но был знаком. Тело чувствовало себя великолепно; оно никогда не было так хорошо настроено, так свободно от боли. Но почему-то что-то казалось неправильным. Он походил на человека, который продал дом и снова незаконно поселился в нем.
«Я жив»!
Но так ли это?
Он встал перед зеркалом у гардероба и глубоко вдохнул, потом выдохнул. Его грудь поднялась, потом опустилась самым удовлетворительным образом. Он ударил себя по левому бедру одной из расчесок Кэрон, и был почти удивлен, когда удар обжег кожу, и она порозовела.
«Я сделал это. но я не мог».
Эти противоречивые мысли сопровождали его до самой ванной и отказывались рассеиваться, даже когда он порезался во время бритья, и видел, как яркая красная кровь стекает по подбородку.
«Я знаю, как я сделал это, но не могу поверить в это».
Когда он лежал в ванной, о своем присутствии заявила более успокаивающая мысль.
«Может быть. может быть, я вообще не умирал».
Облегчение прорвалось, затопило его мозг, загнало тревогу в темный угол, где она ждала, когда волнение уляжется.
«Я никогда не умирал. Все это бессмысленные идеи. Чертово воображение разыгралось. Я, наверное, спятил, но я не умирал. Боже милостивый, я никогда не умирал».
Он надел свой лучший твидовый костюм, надел ботинки и завязывал галстук, когда еще одна мысль зашепталась в темных коридорах его мозга.
«Если ты не умирал, то в саду ничего не лежит».
Он схватил злую змею мысли и бросил ее в мешок забывчивости. Но она каким-то образом выбралась, и ее уже было не сдержать. Она возобновила свой непристойный шепот.
«Если нельзя доверять памяти, то где реальность? Откажись от воспоминаний, сотри прошлое, и ты мертв, потому что никогда не жил».
— Этого не было, — Гурни заговорил вслух. — Я жив. Как я могу лежать мертвым в саду и стоять в этой комнате, дышать, видеть и слышать?
«Тогда выйди и закопай свое прошлое в глубокой яме».
— Нет, если я выйду, это станет опровержением моего существования.
Он спустился в кухню и выключил плиту, потом открыл окно и заднюю дверь. Едкий дым выплыл наружу с угрюмой неохотой, в то время как прохладный вечерний воздух влетел внутрь, чтобы ласкать его разгоряченное лицо и липкие пальцы. Он открыл дверцу духовки и вытащил сгоревшую запеканку — черное в красную крапинку лицо, которое слегка кипело, словно болото, переваривающее последнюю жертву.
Сад звал его молчаливым, непреодолимым голосом. Призыв выйти и столкнуться с двуликой головой правды был сродни призыву, который слышит человек на краю высокого здания. Прыжок — кратчайший путь вниз.
