— Похлебка по-селянски, — прокомментировал Брюс несколько невнятное, но в целом приятно пахнущее варево. И, пока не передумал, ссыпал туда же принесенные травы.
— Нет! — заорал прямо над ухом появившийся Дьенк.
Брюс вздрогнул, оставшиеся в горсти листья разом спланировали в котелок.
— Для вкуса и запаха, — пробормотал он, подавив потребность потереть заложенное ухо.
Элия серьезно кивнула. Ничего особенного она не заметила и не услышала, хотя Брюсу показалось, что от душераздирающего вопля Дьенка у него в голове зазвенело.
Призрак взволнованно метался вокруг девушки, но завладеть ее телом не пытался. Ждал подходящего момента? Или не хотел приближать развоплощение?
— Брюс, пожалуйста, еще не поздно передумать!
— Сгинь, — сквозь зубы велел Брюс.
— Что? — обернулась Элия, достававшая из седельной сумки плед.
— Искра ужалила.
Дремал, спрятав голову под крыло, гиппогриф. Мурлыкал родничок. Сытый огонь облизывал закопченное дно котелка. Истертая посудина явно знавала не один привал. Булькала, распространяя ароматы, похлебка. Даже жаль, что ее не попробовать…
— Может, расскажешь, что все-таки тебя заставило отправиться в такое опасное путешествие? — стараясь отвлечься от запаха еды, спросил Брюс.
Элия, наблюдавшая за костром, отозвалась не сразу. Подняла на Брюса глаза, порыжевшие от отблесков пламени, медленно покачала головой:
— Это касается только меня.
А если бы она ответила по-другому, что-то изменилось бы?
— Пора, — игнорируя возмущенного Дьенка, который вился вокруг, обдавая колючим холодом, Брюс снял котелок с огня и налил порцию в одну из приготовленных Элией чашек. — Оцени свое кулинарное искусство.
— Пахнет вкусно, — девушка нерешительно заглянула в чашку.
Брюс налил и себе, чтобы не вызывать подозрений. Разварившийся лист кружил по поверхности похлебки. Брюс так старался делать вид, что ничего особенного не происходит, что слишком увлекся. И не сразу сообразил, что воцарившееся молчание не к добру.
Воцарившееся во всех смыслах. Внезапно смолк Дьенк. Не издавала не звука Элия.
Брюс повернулся. Дьенка нигде не было, а Элия держала обеими руками горячую чашку, кажется, не замечая жара, и смотрела на нее так, словно та внезапно превратилась в колбу с кислотой.
Потом медленно подняла на Брюса глаза. Даже огонь, окрашивающий все в оранжевые тона, не помешал рассмотреть, что они посветлели от напряжения.
— Что здесь? — Чашка в руках девушки вибрировала, содержимое едва не расплескивалось.
Брюс хмыкнул:
— Тебе лучше знать. Ты же автор.
Она прищурилась, словно выцеливала направление выстрела.
— Что за листья ты бросил?
— Разные. — Брюс как можно небрежнее пожал плечами, хотя уже чуял, что это не пройдет. — Красноцветку, сахарицу, томник… А что, слишком остро?
— Ты хочешь меня отравить?
— Нет, — Брюс отперся совершенно искренне. — С чего ты взяла?
— Тогда попробуй сам! — Она резко протянула чашку. Часть похлебки выплеснулась на угли и зашипела, источая аромат горелого хлеба и трав.
Как она могла заподозрить неладное? Еще пару минут назад она — Брюс просто знал это! — ничего не подозревала, и вдруг… Как?!
Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, словно скрестив клинки и пытаясь пересилить противника. Наклоненная чашка все еще дрожала в руке девушки, и ее содержимое лилось на огонь. Душистый дым тек по прогалине, постепенно становясь просто едким.
— Мерзавец! — Элия швырнула чашку во тьму.
Удивленный гиппогриф высунул голову из-под крыла, сонно помаргивая.
— Это не отрава. — Хмурый Брюс отвел взгляд.
— Зачем?!
— Чтобы отправить тебя домой! Может, тогда меня оставят в покое?
— Ты!.. — от негодования она не находила слов, вскочила и выкрикнула свое излюбленное: — Да как ты посмел!
— Легко! — раздраженно огрызнулся Брюс, тоже поднимаясь. — Как ты посмела вломиться в мою жизнь и разрушить ее?!
— Да что ты вообще… Как ты… Гад и мерзавец!
— Самовлюбленная дура!
— Только посмей еще приблизиться ко мне!..
Она метнулась прочь, вернулась, хватая вещи и как попало распихивая их в сумку, снова ринулась прочь, в темноту, через чащобу. Только треск пошел.
Изумленный гиппогриф сунулся было следом, присмотрелся и попятился. Поколебавшись, он недовольно курлыкнул, пару раз тяжело хлопнул крыльями и взлетел неловко, как петух. Секунду-другую он бил крыльями где-то над головой (посыпались пестрые перья), а затем, видно, приноровившись, полетел прочь почти беззвучно.
