Парк
Парк рано отправился спать. Мама засыпала его вопросами об Элеаноре.
— Где она? Она придет позже? Вы поссорились?
Всякий раз, когда мама произносила имя Элеаноры, Парк чувствовал, что у него начинают пылать щеки.
— Я уверена: что-то не так, — сказала мама за ужином. — Вы поругались? Расстались?
— Нет. Я думаю, она приболела и поехала домой. Ее не было в автобусе.
— У меня теперь тоже есть девчонка, — заявил Джош. — Можно, она будет приходить?
— Никаких девчонок, — сказала мама. — Мал еще.
— Мне почти тринадцать!
— Конечно, — сказал отец, — твоя девушка может прийти. Но придется отказаться от игровой приставки.
— Что? — Джош был поражен. — Почему?
— Потому что я так сказал, — откликнулся отец. — Сделка.
— Нет! Так не пойдет. Разве Парк отказался от приставки?
— Ну да. Тебя ведь это устраивает, Парк?
— Вполне.
Не ахти какая беседа, но сказано отцом Парку было больше, чем за последние недели. Возможно, с того дня, как отец увидел Парка с накрашенными глазами, он подбивал соседей собраться вокруг дома с факелами и вилами. Но почти никого это не волновало. Даже бабушку и деда. Бабушка заявила, что Парк выглядит как Рудольф Валентино. А еще Парк однажды слышал, как дед говорит отцу: «Ты же был в Корее. Должен знать, как там выглядят дети».
— Я пошел спать, — сказал Парк, поднимаясь из-за стола. — Что-то плохо себя чувствую.
— Так если Парк больше не играет с приставкой, можно я ее возьму к себе в комнату? — спросил Джош.
— Парк может играть с приставкой, когда захочет, — отозвался отец.
— Вот черт, — сказал Джош. — То, что вы делаете, ребята, это просто нечестно.
Парк выключил свет и забрался в постель, лег на спину. Он не доверял себе. Своим рукам. Своим мозгам…
Сегодня, увидев Элеанору, он целый час не мог понять, почему она разгуливает по коридору в спортивном костюме. А еще через час Парк сообразил, что ему следовало поговорить с ней. Сказать что-нибудь вроде: «Привет», или: «Что происходит?», или: «Все в порядке?» А вместо этого он пялился на нее, словно никогда не видел прежде.
И да — похоже, он никогда не видел ее прежде.
Не то чтобы он не думал об этом (думал, и часто) — об Элеаноре под одеждой. Но не мог наполнить картинку деталями. Единственные женщины, которых он мог представить голыми — девушки из журналов, которые его отец время от времени забывал спрятать под кровать.
Подобные журналы бесили Элеанору. Просто упомяните Хью Хефнера[113] — и вам обеспечены полчаса гневных рассуждений о проституции, рабстве и падении Рима. Парк не говорил ей об этих отцовских «Плейбоях» двадцатилетней давности, но он и не прикасался к ним с тех пор, как встретил ее.
Теперь он мог дополнить картинку некоторыми деталями. Мог представить Элеанору. Строго говоря, он не мог не представлять ее. И почему он раньше не замечал, как облегают фигуру эти спортивные костюмы? И какие короткие там штаны…
Он не ожидал, что Элеанора такая… взрослая. И что в ней так много негативного пространства…[114]
Он закрыл глаза и снова увидел ее. Испещренные веснушками формы, идеальный конус мороженого «Dairy Queen». Бетти Буп,[115] нарисованная твердой рукой.
Эй, подумал он. Что происходит? С тобой все в порядке?
А вот с ней, похоже, нет. Ее не было в автобусе на обратном пути. Она не пришла после школы. А завтра будет суббота. Что, если они не увидятся все выходные?
Но как ему теперь на нее смотреть? Он не сможет. Не сможет — не раздевая ее до этого спортивного костюма. Не сможет — не думая об этой длинной белой молнии… Господи Боже.
