В том числе его бабушка. Элеанора же могла появиться разве что в той сцене, где актриса демонстрирует лишний жирок, стискивая живот пальцами — а потом смотрит в камеру с таким видом, словно наступает конец света.
На самом деле даже для этой сцены ей пришлось бы сбросить вес. Лишний жирок — и еще лишний жирок, и опять лишний жирок — равномерно располагался по всему телу Элеаноры. Не исключено, что его можно было отыскать даже на лбу.
Держаться за руки — это прекрасно. Ее руки были еще ничего. И поцелуи казались вполне приемлемыми, потому что полные губы — это неплохо. И кроме того, потому что Парк всегда закрывал глаза. Но на теле Элеаноры приемлемых мест не было. Нигде — от шеи и до коленок — не было ничего, хоть с натяжкой напоминающего фигуру.
Когда Парк притронулся к ее талии, Элеанора втянула живот и выпрямилась. Что и привело к недавним жертвам и разрушениям… И теперь Элеанора чувствовала себя Годзиллой.
Но даже Годзилла не был жирным, он был просто очень большим.
И самое ужасное: Элеаноре хотелось, чтобы Парк снова к ней притронулся. Чтобы он трогал ее постоянно. Даже если он в конце концов решит, что Элеаноры слишком много. И она слишком похожа на моржа, чтобы оставаться его девушкой. Вот так-то. Она чувствовала себя одной из тех собак, что попробовали человеческой крови и не могут прекратить кусаться.
Морж, ощутивший вкус человеческой крови…
Элеанора
Парк настаивал, чтобы Элеанора проверяла свои учебники на предмет новых надписей. Особенно после уроков физкультуры.
— Потому что, если виновата Тина, — сказал Парк (и можно было понять, что он до сих пор в это не верит), — тебе нужно рассказать кому-нибудь.
— Кому?
Они сидели в его комнате, прислонившись к кровати и пытаясь делать вид, что Парк не обнимает ее — впервые с тех пор, как она раздавила его кассеты. Он и не обнимал, строго говоря, — лишь касался слегка.
— Например, миссис Данн, — сказал он. — Ты ей нравишься.
— Допустим, я рассказываю миссис Данн и показываю ей ту гадость, которую Тина коряво написала на моем учебнике. И миссис Данн спрашивает: «Почему ты решила, что это сделала Тина?» Она будет сомневаться — так же, как и ты. Хотя в ее случае и не было сложной романтической истории…
— Вообще не было никакой романтической истории, — сказал Парк.
— Ты с ней целовался?
Элеанора не собиралась задавать этот вопрос. Уж точно — не вслух. Но она столько раз задавала его у себя в голове, что слова вырвались сами.
— С миссис Данн? Нет. Но мы обнимались.
— Ты знаешь, о чем я… Ты ее целовал?
Наверняка целовал. И наверняка этим дело не кончилось. Тина была такой крохотной… Парк без труда мог обвить ее руками и сцепить пальцы за ее спиной.
— Я не хочу это обсуждать, — сказал он.
— Потому что целовал.
— Не имеет значения.
— Имеет-имеет. Твой первый поцелуй, так?
— Да, — сказал он. — И это одна из причин, почему он не считается. Он был вроде как… экспериментальный.
— А другие причины?
— Это была Тина. Мне было двенадцать. И до того мне вообще не нравились девчонки.
— Но ты запомнишь его навсегда, — сказала она. — Свой первый поцелуй.
— Я помню лишь то, что это не имеет значения.
Элеаноре хотелось закрыть тему. Благоразумие отчаянно кричало в ее голове: «Закрой тему!»
— Но, — сказала она, — как ты мог ее поцеловать?
— Мне было двенадцать.
— Она кошмарная.
— Ей тоже было двенадцать.
— Но… как ты мог целовать ее, а потом целовать меня?
— Я тогда вообще не знал о твоем существовании. — Рука Парка неожиданно легла — прочно и уверенно — на талию Элеаноры. Он прижался к ее боку, и она выпрямилась, инстинктивно пытаясь сделаться тоньше.
— Между нами нет ничего общего, — сказала она. — Как же вышло, что мы нравимся тебе обе? Ты ударился головой и у тебя изменились вкусы?
Парк обнял ее и второй рукой.
— Пожалуйста, послушай меня. Там ничего не было. Это не имеет значения.
— Имеет, — прошептала Элеанора. Теперь, когда его руки обвивали ее, между ними почти не осталось пустого пространства. — Потому что ты первый, кого я поцеловала. И это важно.
Парк прижался лбом к ее лбу.
— Никто, кроме тебя, не считается, — сказал он. — Я даже представить не могу, что будет потом.
