Парк подождал, не скажет ли она что-нибудь. Но Элеанора молчала.
Кто-то осторожно постучал в его дверь.
— Секунду, — прошептал Парк в трубку. — Да? — сказал он громко.
Мама приоткрыла дверь — ровно настолько, чтобы просунуть голову.
— Не допоздна, — сказала она.
— Хорошо.
Она улыбнулась и закрыла дверь.
— Я тут, — сказал Парк. — А ты?
— Здесь, — отозвалась Элеанора.
— Скажи что-нибудь.
— Я не знаю что.
— Что-нибудь, чтобы я не чувствовал себя так глупо.
— Не чувствуй себя глупо, Парк.
— Прелестно.
Оба затихли.
— Спроси меня, почему ты нравишься мне, — наконец сказала она.
Парк почувствовал, что улыбается. Будто бы что-то теплое пролилось на сердце…
— Элеанора, — сказал он — просто потому, что ему нравилось произносить ее имя, — почему я тебе нравлюсь?
— А ты мне не нравишься.
Он подождал. И еще подождал.
А потом рассмеялся.
— Ну ты и язва.
— Не смейся. Я просто собираюсь с духом.
Парк понимал, что она тоже улыбается. Ее лицо стояло перед глазами. И ее улыбка.
— Ты мне не нравишься, Парк, — снова сказала она. — Я… — она помедлила. — Я не могу это сказать.
— Почему?
— Я стесняюсь.
— Да ладно! Только мне.
— Я боюсь, что скажу слишком много.
— Не скажешь.
— Я боюсь говорить тебе правду.
— Элеанора…
— Парк.
— Я тебе не нравлюсь… — подбодрил он, прижимая базу телефона к нижнему ребру.
— Ты мне не нравишься, Парк, — сказала она. На миг померещилась, что она и в самом деле имела в виду именно это. — Я… — Ее голос был теперь едва слышен. — Я думаю, что живу для тебя.
Он закрыл глаза и прижался головой к подушке.
— Вряд ли я хотя бы дышу, если мы не вместе, — прошептала она. — Когда я вижу тебя в понедельник утром, это значит, что прошло шестьдесят часов с тех пор, как я дышала в последний раз. Может, поэтому я такая вспыльчивая и рычу на тебя. Все, что я делаю, когда мы не вместе, — думаю о тебе. И все, что я делаю, когда мы вместе, — паникую. Потому что каждая секунда кажется такой важной. И потому что я больше не контролирую это. Я не могу ничего с собой поделать. Я даже уже не принадлежу себе. Я твоя — но вдруг ты решишь, что я тебе не нужна? Может ли быть, чтобы я была нужна тебе так же сильно, как ты мне?
Парк молчал. Ему хотелось, чтобы сказанное оказалось последним, что он услышит. Ему хотелось уснуть с этими звучащими в голове словами. «Ты мне нужен…»
— Боже, — выдохнула она. — Я ведь предупреждала, что не могу говорить об этом. Я даже не ответила на твой вопрос…
Элеанора
Она не сказала о нем ничего хорошего. Не сказала, что он нежнее любой девушки, а кожа у него словно бы пропитана солнечным светом.
Именно потому и не сказала. Потому что все ее чувства к нему — горячие и прекрасные в сердце — на губах превращались в сплошную абракадабру.
Элеанора перевернула кассету, нажала «пуск» и дождалась начала песни, а потом забралась на отцовский диван из коричневой кожи.
— Почему мы не можем увидеться? — спросил Парк. Его голос был ясным и чистым. Словно что-то, едва появившееся на свет.
— Потому что мой отчим бешеный.
— Ему обязательно знать?
— Мама расскажет.
— А ей обязательно знать?
Элеанора провела пальцами по краю стеклянного кофейного столика.
— Что ты хочешь сказать?
— Не знаю, что я хочу сказать. Знаю только, что мне нужно видеть тебя. Как-то так.
— Мне нельзя даже разговаривать с парнями.
— До каких пор?
— Не знаю. Может, всю жизнь. Это одна из вещей, которые не имеют смысла. Мама не хочет делать ничего, что может разозлить отчима. А отчим тащится от того, какой он плохой. Особенно если речь обо мне. Он меня ненавидит.
— Почему?
— Потому что я ненавижу его.
— Почему?
Элеаноре очень хотелось сменить тему. Но она не стала.
— Потому что он плохой человек. Просто… поверь мне. Он вроде такого зла, которое пытается уничтожить все мало-мальски хорошее. Если б он узнал о тебе, то сделал бы все, чтобы нас разлучить.
— Не в его силах нас разлучить.
Разумеется, это в его силах, подумала Элеанора.
— Он может сделать так, чтобы мы расстались, — сказала она. — В прошлый раз, когда я реально его разозлила, он просто вышвырнул меня вон и целый год не позволял вернуться домой.
— Боже ты мой.
— Да.
— Прости.
