Совещание закончилось быстро, никто не мог сказать или предложить ничего нового. Ксаврас скомандовал выступление через полчаса, а сам пошел в кусты отлить.
Вернувшись, он скорчил кислую мину, увидав терпеливо ожидавшего под деревом американца.
— Ну, чего?
— Я подключился к внутренней сети WCN, — сказал Смит. — Чернышевский открещивается.
— Значит-таки воскрес из мертвых?
— Вот именно. И тут же наскочил на тебя.
— И когда это пойдет?
Айен покосился на встроенный таймер шлема.
— Уже идет.
Выжрын покачал головой.
— Что-нибудь еще?
— А что, мало? Президент Польши объявляет тебя бандитом и осуждает применяемые тобой методы: это политическая анафема, Ксаврас. Ты остался сам. И как, все так же будешь идти на Москву?
Полковник раздраженно махнул рукой.
— А ты как считаешь, будто я не знал, что так оно и будет? Я что, Чернышевского не знаю? Что он еще мог сказать? В противном случае эти твои освященные Лигой Наций дружки съели бы его живьем. Это не солдат.
Смит потерял терпение.
— Да ты самый настоящий самоубийца! — закричал он. — Ты даже не представляешь, что происходит. Ну что с того, что твои люди выслушивают каждую передачу новостей, раз ты сам не обращаешь внимания на их слова! Международная ситуация вовсе тебе не благоприятствует: она паршивая и с каждым мгновением становится все хуже. — Тут он начал загибать пальцы: Мир на Амуре. Мир на Кавказе. Мир на Ближнем Востоке. Мир на Балканах. Подписание предварительного договора Россия — Швеция. Все это ужасно плохие новости. В течение двух месяцев вы потеряли все свои козыри. Еще полгода, и здесь на каждый квадратный километр будет приходиться рота русских. А ты собираешься штурмовать Краков! Думал, что я не дотумкаю? Ведь это же твои люди подговорили все те отряды не подчиняться распоряжениям Чернышевского, и сейчас все они тысячами идут за Бронским и Дзидусем на танки Бабодупцевав, там начинается новая осада, снова будут горы трупов — они же никак не справятся с бронедивизией! Таким макаром ты только выбьешь оставшихся в живых краковян, на развалинах не останется ни единой живой души. А в добавок ты еще грозишь уничтожением гражданского населения и прешься прямо в объятия Посмертцева сразу же после того, как на глазах всего света на смерть замучил его генерала! Ксаврас, все-таки, ты наверное псих!
Выжрын вытащил пистолет и выстрелил в дерево, на полпальца от виска Смита.
— Ну все, — сплюнул он. — Съебывайся. Чтоб тебя здесь не было.
Айен глядел на пистолет в красной от ожогов руке полковника.
— И куда? — уже спокойным голосом спросил он. — Мы же находимся в постоянном окружении. Я бы и дня не выжил.
— А когда оказия была, когда я специально ради тебя послал за этим дубоголовым Пьером, что ты ему сказал? Это был твой собственный выбор; ведь я же советовал тебе уйти, разве не так? Так что теперь не стони.
Он спрятал пистолет.
Айен снял шлем.
— Ладно, уже ничего говорить не стану.
— Не выдержишь, — фыркнул Выжрын.
(((
— А разве с твоей точки зрения это не измена?
— А?
— Ход Чернышевского. Ведь для множества людей символом этой борьбы за независимость являешься ты, а не он. И что он творит? Бросает тебя в самый неподходящий момент.
— Неужто ты забыл о всех тех политологических анализах, согласно которым, Чернышевский был никем иным, как только куклой, выставленной мной перед ваши камеры?
— Погоди, не морочь мне мозги. Я пытаюсь понять мотивы его поведения.
— Прежде всего подумай, каково главное задание Чернышевского в качестве президента высмеиваемой всеми и не существующей Польши. Он не командует войсками, не ведет за собой людей с флагами, не выступает с влодом на плече на фоне танков. У него совершенно другая функция: с помощью средств массовой информации он представляет поляков как народ. Правда, он слишком близко к сердцу принял это задание. И в этом плане мои действия противоречат его целям, ибо, хоть сам я работаю исключительно на свой имидж, но при этом все время остаюсь поляком. А вот что с этого всего имеет Владимир? Ему важно то, чтобы непрерывно и максимально доходчивей указывать всем на наше моральное превосходство над русскими, которое, впрочем, мировое общественное мнение уже и так нам подсознательно признало, если только можно говорить о чем-то таком, как подсознание мирового общественного мнения, но ведь ты же понимаешь, что я имею в виду, правда? Ибо, с чего это вдруг весь этот неожиданный протест и открещивание Чернышевского от меня? Когда русские бомбардируют деревни и города, убивают тысячи невинных, поднимают на воздух ясли и больницы, расстреливают стариков и детей, похищают и насилуют женщин, через час после подписания нарушают свои же договоры — то это уже никакая не сенсация, этого даже в новостях уже не показывают, потому что слишком низкая смотрибельность, это уже никого не удивляет, это уже вполне естественно. Спросишь у человека, а он только пожмет плечами: ну и что, русские как русские, а что еще они могут делать? От них ожидают именно такого поведения. Но вот как только Выжрын убьет генерала этой их кровожадной орды, пускай только сам начнет угрожать перебить гражданское население неприятеля, все тут же начинают вопить дурным голосом и хвататься за головы, все в шоке, все дезориентированы, ну как же это, что же это такое происходит, как же так можно... ведь он же поляк! Не русский. Понимаешь, Айен? Моральную победу мы одержали уже давно, вот только что нам от нее, мораль не является политической категорией, русские нас вырезают точно так же, как вырезали и раньше, мы же, не останавливаясь, вот уже двести лет не делаем ничего, как только одерживаем моральные победы; вот так поодерживаем их еще лет сто, и польский язык можно будет записывать в мертвые языки. Лично мне плевать на моральное превосходство! Пускай теперь, ради интереса, морально победят русские. Думаешь, я боюсь общественного мнения? Бога ради, в их глазах я могу быть и вторым Сталиным, Аттилой польского народа; пожалуйста, пускай пугают моим именем детей, пускай меня проклинают — я все это переживу. Пускай после смерти меня сошлют в ад истории — там, по крайней мере, я встречу интересных людей. Потому что нет во мне любви к бледнолицым мученикам с глазами серн.
