Ветер усиливался.
Илья, худой высокий мужчина лет сорока, с сединой в жестких, некогда смоляных волосах, застегнул старую замшевую куртку и поднял воротник. Шедший рядом с ним мальчик – его двенадцатилетний сын Даня – взглянул на небо и сказал:
– Как думаешь, будет буря или нет?
– Не знаю. По радио сказали, вероятность высокая.
– Так они обычно говорят, когда не знают.
– Так они и не знают, – согласился мужчина. – Поэтому и придумывают такие формулировки.
На безлюдном побережье зимовали несколько перевернутых вверх дном лодок. Издалека они напоминали разжиревших крокодилов, которые вылезли на берег, чтобы погреться, и, разомлев, уснули. Подойдя ближе, Даня поднял с песка палку и постучал по каждой из них.
– Все лодки звучат по-разному, – заметил он.
И действительно – звук выходил то короткий и глухой, то протяжный и яркий.
Илья хмыкнул.
– На чешуе жестяной рыбы прочел я зовы новых губ… – сказал он.
– Что? – удивился мальчик.
– Ничего, – ответил мужчина. – Русская поэзия.
– Я этого не понимаю.
– О том и печаль.
Даня безразлично пожал плечами.
– Зачем мне русский?
– Чтобы не забывать свои корни.
– Но я же здесь родился?!
Илья кивнул.
– Да, но твои предки…
– Вышли из Египта? – предположил мальчик.
Мужчина отвел взгляд в сторону.
– Когда-то давно, – согласился он. – Но с тех пор их еще изрядно помотало.
– Но теперь же мы на своей земле?! – Даня с силой ударил по лодке. – Зачем нам чужой язык?
Илья подошел к сыну и потрепал его по волосам.
– Будем заниматься понемногу каждый день, – сказал он. – За каждый выученный стих получишь по двадцатке. Идет?
– По двадцатке? – задумчиво произнес мальчик.
Мужчина кивнул.
– В зависимости от длины стихотворения. Если будет слишком длинное – можно и накинуть.
Предложение застало Даню врасплох. Когда ему надоело колошматить по лодкам, он забросил палку в воду и стал наблюдать за тем, как волны уносят ее в море.
– В школе не любят тех, кто говорит на русском.
– В школе говори на иврите, – предложил Илья. – А со мной на русском. – Они вернулись на выложенную брусчаткой набережную и двинулись дальше. – Чем больше языков знаешь, тем шире кругозор. Может, станешь дипломатом или журналистом. Да мало ли?!
Даня ничего не ответил. Разумеется, никакого желания учить русские стихи у него не было, а двадцатка – хоть и не «вау» какие деньги, но если откладывать и хотя бы каждую неделю разучивать что-то новое…
Какое-то время они шли молча. Прибой усеял пустынный пляж клочками водорослей и обрывками рыболовных сетей. Отыскивая среди них что-то съестное, парящие в воздухе чайки стремительно кидались вниз. Птице, которой удавалось ухватить рыбешку или мелкого краба, приходилось спешно отлетать в сторону – при виде ее успеха сородичи поднимали жуткий крик и норовили отнять добычу.
– Значит, договорились? – спустя пару минут спросил Илья.
– Можно попробовать, – обреченно ответил Даня.
– Ну, вот и отлично.
Впереди показалась похожая на дозорную башню вышка спасателей. На ней висело объявление на трех языках – иврите, английском и арабском, – что купаться строго запрещено.
– Вот видишь, – сказал мальчик, указывая на вывеску. – На русском надписи нет. Кому он вообще нужен?!
Даня подбежал к забору из металлической сетки и подергал калитку. Она оказалась не заперта.
– Смотри-ка, – вскрикнул мальчик. – Открыто.
Не дожидаясь разрешения, он быстро взобрался по деревянным ступеням и оказался на смотровой площадке, откуда открывался живописный вид на бушующее море. Даня облокотился на перила и зачарованно уставился на волны.
– У-у-у, я лечу! Я как птица! – крикнул он, разведя руки в сторону.
Ветер запутался в его каштановых кудрях и растрепал их в разные стороны.
– Давай-ка, слезай, – крикнул Илья. – Не то тебя унесет, как Тотошку.
– Тотошку?
– Да. Мы ведь читали?!
– А, это… Помню. Трусливый лев и железный рыцарь?!
– Дровосек.
– Точно, – легко согласился Даня. – Дровосек.
Постояв на площадке еще с минуту, он спустился вниз. Глаза его сияли, по лицу блуждала шальная улыбка.
– Вот бы там заночевать. Запастись едой, взять фонарики.
Мужчина окинул вышку взглядом и сказал:
– Почему бы просто не разбить палатку?
