— Если ему нужно с кем-то обменяться оскорблениями, то он не на того напал, — говорит Чипп.
— Послушайте, я пришел сюда не для споров, я просто выполняю свою работу.
— Именно это говорили охранники в Освенциме, — говорит ГС.
— Ну вот, теперь вы пытаетесь вывернуть все наизнанку, — говорю я.
— Как журналисту вам должно быть хорошо известно, как это делается, — говорит ГС.
Я отползаю к Дику, смятый и окровавленный, как ежик, врезавшийся в мебельный фургон. Я избегаю его взгляда, потому что если я уловлю в нем какое-то сочувствие, то могу расплакаться, чего совсем нельзя делать перед младшим братом.
Он сует мне в руку бокал шампанского. Я осушаю его почти одним глотком.
* * *
Потом мы с ним соглашаемся, что нет смысла дольше рассуждать об этом, и я завожу «Strangeways Here We Come», сразу с пятой вещи.
— Ну да, это нас подбодрит, — говорит Дик то ли саркастически, то ли искренне, потому что у этих The Smiths звучит такая непревзойденная жалость, что остается только приободриться самому.
Я жестом показываю ему, чтобы он не шумел. Мрачное, минорное вступление в «Останови меня, если тебе кажется, что уже слышал это» — моя любимая вещь на всем альбоме, особенно в том месте, где перед вступлением вокала меняется тональность. Я замечаю, что веду себя как меломаны в экстазе, когда они закусывают нижнюю губу передними зубами и, как во сне, рывками головы сопровождают ритм. Я смущенно оглядываюсь — не заметил ли Дик? — и обнаруживаю, что он делает то же самое.
— Нравится? — спрашиваю я.
— А как же, все время завожу, — говорит он.
— Что? — спрашиваю я с некоторым возмущением. — Когда ты ее купил?
— Неделю или дней десять назад. После выхода той серии «South Bank Show».
— Надо же, и я тоже. Грустно, да?
— Почему?
— Ну потому, что какой-то старый хрыч, вроде Мелвина Брэгга, объясняет нам, что круто, а что — нет. Я хочу сказать, что мы и без него должны были уже знать, что такое The Smiths.
— Наверно, — говорит Дик.
— На самом деле мне досаднее всего то, что я в какой-то мере уже оценил их. Когда я путешествовал по Африке, у этой сумасшедшей Аманды был их первый альбом, который мне очень понравился. А было это в 84-м, то есть в самом начале, когда о них еще никто не знал. И вдруг оказывается, что они уже разваливаются и мы опоздали.
— Правда разваливаются? — спрашивает Дик.
— Да, черт возьми, поэтому я так злюсь. Вспоминаю, сколько раз мог бы увидеть их, но пропустил. Они же приезжали выступать в Оксфорд. Нортон их видел, а я — нет.
— Кстати, как дела у Нортона?
— Бедствует, сражается. Как всегда. Поселился в пустующем доме в Брикстоне, куда старается затащить и меня, устраивает выставки с этими резкими типами из Южного Лондона. Но не совсем понятно, какой в этом смысл. Если бы он представлял собой что-нибудь стоящее, наверно, о нем бы уже знали.
— Сколько ему? Двадцать два? Двадцать три? — спрашивает Дик.
— Он родился в шестьдесят четвертом, на год раньше меня. И в один год со Стивеном Конроем.
— Ты слышал о Стивене Конрое? — говорит Дик с почтительным удивлением.
— Я же завистлив. А с тобой такого разве не происходит — все время сравниваешь себя с одногодками или людьми примерно твоего возраста и думаешь: у меня еще год в запасе, чтобы стать таким же знаменитым, как Стивен Конрой.
— Я думаю, это твоя личная проблема.
— Тебя это тоже должно касаться. Правда, Дик, разве можно добиться чего-нибудь в жизни, если тебя не снедает самоотвращение из-за того, что ты сделал меньше, чем твои сверстники? Возьми, к примеру, Китса. Ведь в моем возрасте у него уже была написана половина из его великих стихотворений. Или Мартин Эймис. К моменту выхода «Досье Рейчел» ему было двадцать два. Значит, он начат писать еще в университете. И секса у него было побольше, чем у нас. И наркотиков.
— Вот это уже тревожит меня.
— Еще бы не тревожило! Я представляю, что с нами будет через двадцать лет: мы так и не попробуем ни кокаина, ни героина, ни ЛСД, будем несчастливо женаты, мучиться с закладными и детьми, ломать голову над тем, куда ушла молодость и почему мы пропустили все крутые новые течения. Ты вспомни, как мы оказались слишком молоды для панка, недостаточно накурившимися для New Romantics и недостаточно мрачными или леваками или северянами, когда появились New Order и Smiths!
