Я смотрю вниз на два кома сомерсетской грязи, по форме напоминающих ботинки, под которыми скрывается то, что до сегодняшнего вечера было начищенной парой «катерпиллеров» из оленьей кожи. Потом я шевелю все еще замерзшими большими пальцами в все еще мокрых носках и покорно затягиваюсь косяком.
— Однако настоящее, — говорит Маркус.
— Что настоящее?
Маркус машет сигаретой, которую я ему только что передал:
— Это. Все. Грязь. Наркотики. Полный набор Гластонбери.
— Мне кажется, «э» должно быть твердым, — говорю я.
— Как?
— Я думаю, что произносится Глэстонбери, а не Глааастонбери.
— А-а, — говорит Маркус.
— Честно говоря, я сам не уверен. Раньше я сам говорил «Глааастонбери», потому что так красивее. Но когда это услышал мой брат, он возмутился.
— Давай спросим у соседей? С виду они вполне приличные.
— Нет!
— Почему нет?
— Потому что тогда они узнают, что мы здесь раньше не были.
— По-моему, это и так очевидно. — Маркус высовывает голову наружу Слышно шипение остатков заливаемого дождем костра наших соседей. — Эй, слушайте, — говорит он. Затем поправляется: — Извини меня, дружище!
— Чем мы можем тебе помочь, старик?
— Мы тут не можем решить: Глэстонбери или Глааастонбери?
— Все зависит от того, к какому классу ты себя относишь, — отвечает голос.
— Спасибо, — говорит Маркус.
— Эй, дружище, курнуть хочешь? — говорит голос.
— У нас есть немного, спасибо, — говорит Маркус.
— Грибков? Кислоты? — говорит голос.
Маркус шепчет:
— Ты как?
— Нет. К черту, — говорю я.
— А почему?
— Могут вызвать из редакции новостей.
— Ну, не в такое же время?
— Как раз в это время. Сейчас поступают первые выпуски других газет. Если выясняется, что мы упустили что-то важное, тебя заставляют скорее исправить положение.
— Нам твоя работа что — весь фестиваль испортит?
— Нечего меня ругать. Это все твоя чертова сестра. Она вечно пишет про всякую такую чушь.
— Готов поверить.
— Она всегда была такой испорченной?
— А я не рассказывал тебе, как она застукала меня целующимся на спортплощадке с дочкой викария и дала этот материал в колонку сплетен бюллетеня Пони-клуба?
— Готов поспорить, что после этого она рассчитывала на полное сочувствие и понимание, как будто это совершенно нормально и на ее месте так сделал бы каждый.
— Здесь действует одно правило: либо ты любишь ее за ее недостатки, либо не любишь вовсе, — говорит Маркус.
— Телка.
— Полная.
— Но очень милая телка, несмотря на всю ее существенную надоедливость. Как Эрминтруда.
— Кто такая Эрминтруда? — говорит Маркус.
* * *
Пятница начинается ужасно. Вместо того чтобы балдеть от наркотиков, я вынужден тащиться по грязи вместе с фотографом, которого разыскивал все утро, выполняя это безумное задание: доказать, что фестиваль в Гластонбери — того же порядка событие, что и турнир в Уимблдоне, регата в Хенли, фестиваль в Глиндебурне и скачки Королевского Эскота. Мысль была в том, чтобы взять интервью у молодых фотогеничных зрителей фестиваля, предпочтительно женского пола, с фамилиями, столь же благозвучными, как у читателей «Телеграф», и лицами принцессы Дианы. К несчастью, все они где-то скрываются.
Точнее, все они оказываются около Маркуса, как я обнаруживаю к середине дня после бесплодного утра, когда невнятным голосом меня окликают возле палатки с сидром.
Маркус развалился на грязной плащ-палатке под самодельным навесом, нетвердо держа пластиковый стакан дрянного деревенского пойла в одной руке и толстую сигарету с марихуаной — в другой, а вокруг нею собралось полдюжины гибких девиц типа тех, у которых на фото в разделе «Наблюдатель» журнала «Тэтлер» на светской свадьбе случайно вывалилась грудь из платья из тафты.
Мои глаза жадно перепрыгивают с одной девушки на другую. Нет, у меня не секс на уме — главным образом не секс. Я думаю о цитатах и демографии читателей.
— Взбодрись, — говорит Маркус, предлагая мне свою сигарету.
— Не могу. Я отсюда иду в полицию.
— Это точно твой приятель, Марки? — говорит одна из девиц, растягивая слова.
Маркус знакомит нас. Учеба в Уайком Эбби, Челтенхем Лэйдиз, Сен-Полз. Сирина, Пидж, Тиггер. Как раз то, за чем охотится отдел новостей.
