— Ты знаешь что он сказал?
— Кто он?
— Да этот тип на почте, он довольно милый. Когда я сказала, что, собственно говоря, работаю в той же системе, он смерил меня взглядом и заявил: «Такие, как ты, не служат в банках или почтовых ведомствах. Такие, как ты, бывают кинозвездами, фотомоделями или похитительницами бриллиантов». Он, правда, все же выдал мне деньги. Она рассмеялась, очень довольная собой. — Сказать такое. Ну и чудило этот толстяк.
— Ну, что ж, сохрани с ним контакт, — произнес Томми задумчиво. — Возможно, он нам еще пригодится.
— Каким это образом? — спросила она.
— Ладно, давай поедем в отель. Здесь мне все осточертело.
Когда они шли, публика с интересом провожала взглядами его лицо в ссадинах и ее ярко-светлые, в кудряшках, волосы.
22.
Был субботний полдень, десять минут третьего, именно в это время почтмейстер Отто Хагебекк погрузился в свое любимое, да, собственно говоря, единственное, кресло, которое ему досталось после развода, держа в руках первую высокую бутылку пива, на губах его играла улыбка: он находился в предвкушении уик-энда — полная свобода до понедельника, холодильник заполнен прекрасными высокими бутылками с пивом, а вечером в отеле «Вик» ожидаются танцы, если, правда, он решится туда пойти, когда подойдет время. Кроме того, его грело воспоминание — сегодня в его жизни произошло событие. Не так уж плохо для такой дыры, как Странд, хотя бы и во время курортного сезона.
Как обычно, в течение восьми минут он успел запереть на замок железную решетку, входную дверь, опустить жалюзи, бросив прощальный взгляд на вывеску «Сильвстога. Мойка автомашин», взять коробочку с деньгами, марки, аккредитивы, денежные уведомления, ценные письма, сложить все это в сейф, запереть его и повернуть ручку в дверце, оглядеть напоследок помещение, надеть чехол на микрокалькулятор (если оказывалось, что он не сделал этого раньше), проверить стопки писем, которые должны быть отправлены в воскресенье, подготовить мешки для отправки почты, если Эдвардсен забыл это сделать (он всегда проверял это сам), подвинуть на место стул… Это была его обычная работа: каждый день он с безупречной точностью проделывал одно и то же, причем делал все это так, как будто от этого зависела сама его жизнь, и, наверное, в этом был свой резон, и «Ему» нравилась подобная тщательность в завершении рабочего дня. Это успокаивало нервы. Это придавало смысл его существованию. Ведь надо же было ему иметь хоть какую-то стабильность, на что-то опереться в жизни с тех пор, как Соня уехала от него. Здесь полностью распоряжался он. Здесь все было под его началом. Здесь он был полностью независим и абсолютно незаменим.
И все же, иногда, будучи в хорошем настроении, он чувствовал легкое презрение к той части своего «я», которая питала подобное пристрастие к порядку. В сущности, ведь он не был таким. В глубине души он был импульсивным, нерасчетливым фантазером, искателем приключений! Да, именно таким он стал ощущать себя после того, как остался один. Впрочем, нельзя сказать, что она совсем оставила его, раз в две недели она педантично являлась, чтобы «побеседовать», ведь они не должны были терять контакта. Пока они просто разъехались, каждый в это время должен был все спокойно обдумать, осознать ситуацию и свое отношение к ней, а потом, возможно, они снова смогут поладить и снова соединиться по истечении года. Такова была идея. Ее идея.
После двух высоких бутылок пива он обычно начинал осознавать, что не любит свою работу почтмейстера. Тогда его отношение к смертельно скучному ритуалу закрывания конторы напоминало ощущение волка, вынужденного скрываться в овечьей шкуре. Он начинал понимать, что его безобидная, жизнерадостная, дурашливая, приветливая до идиотизма манера держаться, его обличие скрывают совсем другое. Он чувствовал, какие силы в нем бушуют, какие соки бродят, какие страсти испепеляют его! Он внушал себе, что теперь ничто или, по крайней мере, никто не сможет помешать ему проявить себя, развернуться. В такие минуты сознание огромных потенциальных возможностей настолько переполняло его, что его охватывал подлинный экстаз. Он опорожнял еще пару бутылок, после чего наступала фаза меланхолии, настроение постепенно падало, оптимизм медленно угасал под натиском здравого смысла, а возможности самореализации отступали на задний план перед осознанными реальными трудностями. Заканчивалось это тем, что он шел в туалет помочиться. Тут он невольно принимался разглядывать свое отражение в зеркале.
