– Я не должен был… не должен был настаивать. – Генри опустил голову, пряча лицо в ладонях. – Ты вечно страдаешь из-за меня. – Он закрыл глаза, пытаясь собраться, но его буквально прорвало. – Когда меня выбросило на берег одного, я так испугался. Звал тебя, а ты не отвечал. А потом я нашел тебя лицом в луже, ты не двигался, там была… была кровь, и я подумал, что ты… Если бы с тобой что-то случилось, все было бы напрасно. Что, если я правда совсем не подхожу этому миру? Что, если я утяну тебя за собой? Или… или это сделают те, другие…
Удар по затылку прервал его бессвязные излияния. Боль разлилась по телу, в голове загудело и прояснилось.
– Сората?
– Ты болван, Генри. Если ты раскиснешь, я буду кормить тебя из этой тарелки. Представляешь, как мало еды в нее поместится?
Кимура сунул в ему руки погнутую алюминиевую миску, которой только что воспользовался, как оружием. Генри растерянно изучил трофей, поскреб ногтем:
– Откуда здесь посуда?
– Вот это уже другое дело. – Сората поднялся, но устоять смог только оперевшись на торопливо подскочившего Генри. – Вот это мой Генри.
– Не твой, – огрызнулся Макалистер и невольно улыбнулся. Методы приведения в чувство у японца были весьма специфическими, но определенно действенными. Больше желания нести сентиментальную чушь не возникало.
Скрупулезность японца на сей раз сыграла им на руку, и луч спасенного фонарика весело запрыгал по нависшим над людьми скалам, пока не потонул в непроглядной темноте пещеры. Из мрачного зева тянуло влагой и холодом, низкий свод нависал над головой, как раскрытая пасть, и Генри прошиб пот от мысли, что придется под ним пройти. Страх щекотал затылок липкими пальцами, шевеля короткие жесткие волосы. С первой секунды на этом безжизненном клочке суши он преследовал мужчину, и его источник невозможно отыскать, ибо щемящим чувством тревоги и накатывающего ужаса был пропитан сам воздух, каждый камешек, каждый квадратный сантиметр проклятого тумана, клочки которого то тут, то там поднимались от стылой земли, подчиняясь законам местной извращенной природы. Казалось, жаркий июль остался далеко в прошлом, там, куда нет возврата.
Усилием воли Генри заставил себя вдохнуть, протолкнуть отравленный страхом воздух в легкие.
– Мы можем подняться наверх по веревке, точнее, я поднимусь, а после помогу тебе. – Он отвел взгляд от дыры, но ощущение, что она продолжает на него смотреть, никуда не делось.
– А можем…
Кимура читал его мысли и смело озвучивал те из них, которые сам Генри ни за что бы не смог произнести вслух, но сейчас хватило одного намека.
– Можем пойти туда. – Генри вновь посветил фонарем в черноту и поежился. Чувствует ли Сората то же, что и он? Посмотрел на него, но увидел лишь тень. – Возможно, там будет безопаснее переждать ночь.
Сората рядом напрягся, присвистнул сквозь стиснутые зубы. Пожалуй, не стоило напомнить ему про призраков, но все же они здесь, затаились где-то на острове и ждут удобного момента… Чтобы что? Генри задал себе этот вопрос, но ответа на него не нашел. Доселе ему не приходилось сталкиваться с такой реальной угрозой со стороны потустороннего мира, души, им встреченные, были полны печали, вины, жажды жизни, в них была и ненависть тоже, но ненависть обреченная. Просто чувство.
– Просто чувство, – повторил Генри вслух одними губами. – Просто то, что осталось после человека, и ничего более.
– Что?
Сората коснулся его локтя, снова ненавязчиво приводя в себя, и британец с досадой представил, какой размазней выглядит в его глазах:
– Ничего. Давай уже посмотрим, кто разбрасывался тут посудой, – наигранно пошутил он и первым шагнул вперед. Низкий свод царапнул макушку, будто напоминая, что шутки в данной ситуации неуместны. А может, Генри просто себя накручивал.
Так же, как и с лесом вокруг Академии, он чувствовал вокруг притаившуюся злобу, какую-то неправильность, болезнь. Его нес не только туман, что угодно могло таить в себе опасность.
До зияющего провала осталось полшага, Генри ощутил себя пойманным в ловушку.
– И мы сможем там заночевать, если найдем подходящее место? Безопасное место? – сначала голос Сораты звучал утвердительно, но под конец фразы приобрел вопросительные интонации. Макалистер разделял его сомнения, но внешне постарался никак этого не показать:
