Джулиан Ассанж: Неавторизованная автобиография - страница 16

Лейф Мейнелл состоял в секте «Семья». И все, что он вытворял с нами, было обусловлено его связями с культом и его последователями. Однажды, убегая от него, мы сначала поселились в холмах неподалеку от Аделаиды, а потом, когда потребовалось переехать, – в Перте, на севере Австралии. Потом мы оказались во Фримантле; сейчас это чудесный пригород, тогда это была промышленно-портовая зона. Соседка, знавшая все о нашем положении, как-то раз вернулась из молочной лавки и сказала, что видела на улице Лейфа Мейнелла. Нам снова пришлось бежать. Тогда мы доехали почти до Мельбурна и оказались в доме, который стоял на длинном узком участке земли, спускавшемся к ручью у подножия холма. Один раз я обнаружил в ручье дохлую овцу, воняющую и раздувшуюся, и использовал ее в качестве моста. Наверное, в том моем возрасте самые необычные вещи казались нормальными. В тот год стояла холодная зима, лужи замерзали, и следы моих ног в грязи покрывались коркой льда. Они походили на следы человека на Луне, помещенные под стекло. Каждое утро мне приходилось рубить дрова, разводить огонь и греть воду, поступавшую по змеевику в обогреватель. Единственной отдушиной тогда были пчелы, которых я держал вне дома. Каждое утро я бегал к ним и тихо наблюдал, как они занимаются своим делом.

Пчелам присущ особый подход к грабителям. Эти насекомые находятся в постоянном движении, а оказавшись вдали от улья, всегда погибают. Я уверен, что чувство одиночества, о котором я говорил раньше, охватывающее человека в некоторых глухих районах Австралии, местах, где нет никакой цивилизации, очень способствует процветанию разных культов. В фермерской среде сложилось странное отношение к животным, было в нем даже что-то сатанинское. Я помню персонажа по имени Керри Калкин, державшего лавку сатанинских ритуальных предметов. Лавка была довольно заурядной, но все же ее атмосфера пугала. Она рождала ассоциации с «Повелителем мух»[18], как, собственно, и сама наша жизнь в то время, наполненная паранойей и чувством вины.

Все это начинало безумно утомлять. Постоянные переезды. Непрерывное бегство. Мы получили информацию, что Лейф все ближе: его уже видели неподалеку, на холмах в окрестностях Мельбурна. На этот раз мать столкнулась с довольно сильным сопротивлением, поскольку нам с братом была невыносима сама мысль, что снова придется хватать вещи и бежать к выходу. Маленького брата мы с мамой уговорили, пообещав ему взять с собой его любимого петуха породы красный род-айленд – высокую, гордую, сильную птицу, обладавшую чрезвычайно громким голосом. Я, отстаивая собственные интересы, заявил, что не брошу свой двухэтажный улей. А теперь представьте себе картину: истеричка-мамаша, ее двое деток, петух и пчелы – все это хозяйство погружается в видавший виды фургончик и выезжает на грязную дорогу.

Я стал почти экспертом по пчелам, а также большим специалистом по их перевозке. Вход в улей нужно заложить газетами. Пчелы когда-нибудь продырявят бумагу, но если сделать все правильно, они не выберутся наружу, пока вы не достигнете пункта назначения. Вот мама ведет фургон из Мельбурна в Брисбен, дети спят в машине, а пчелы тихо жужжат в улье. Солнце начинает подниматься, у петуха возникает непреодолимое желание сообщить об этом всему миру. Хватаю его за глотку и чувствую, как пульсирует у меня под пальцами этот дух «доброго утра», в то же время слышу, что пчелы уже тычутся в бумагу и вот-вот серьезно рассердятся. И все это превращается в кошмар. «Ну, давай же, останавливайся! – говорю я маме. – Пчелы сейчас прорвут бумагу, и настроены они очень мстительно!»

Затем мы отчаянно пытаемся найти поле с травой, чтобы выпустить пчел подышать и размяться, а петуху дать справить нужду. Пчелы жужжат все громче, машину заполняет запах меда и воска, петух радостно кукарекает, и мы останавливаемся около огромной церкви. Петух выпрыгивает наружу и уносится в поле, я бросаюсь к задней двери и всех предупреждаю отойти в сторону, наконец я освобождаю улей от газет и выпускаю пчел. Они в бешенстве. Им нужно излить свой гнев на кого-то, желательно в перьях и коричневого. Естественно, они нападают на петуха, и втайне я тихо радуюсь, что не на нас. Птица бежит по полю, а пчелиный рой атакует ее хвост. И так происходит каждый день и каждый вечер по пути в Брисбен. Нет никакого Бога, как нет и никакого Высшего правосудия, однако во всем разлита наивная ирония природы. В один далеко не прекрасный день, когда мы уже обосновались в Брисбене, я вышел на улицу и увидел шесть или семь тростниковых жаб – больших, жирных, ядовитых, омерзительного вида, с раздувшимися мешками яда на спине. Аборигены умеют высушивать эти ядовитые мешки и обкуриваются ими. Жабы сидели в рядок и пожирали моих пчел, выползающих из улья. Горькая картина. Но суровый урок выживания в Австралии: если вы перебираетесь жить на север страны, вешайте ульи хотя бы в метре от земли.