Успехи Айры в школе были несравненно лучше. В 1909 году, когда ему исполнилось 13 лет, в ресторане Зейтлана устроили обед на 200 персон, по 2 доллара на каждого, по случаю его вступления в совершеннолетие. Ав 1910-мон закончил школу № 20 с довольно высоким средним баллом, который позволил ему поступить в Таунсенд-Харрис-Холл. Это высшее учебное заведение, филиал Нью-йоркского городского колледжа, требовало от своих студентов очень высокой успеваемости, так как обычную учебную программу, рассчитанную на четыре года, ученики проходили за три. Мать хотела, чтобы Айра стал учителем.
По правде говоря, странно, что родители Айры отмечали его день рождения по еврейскому обычаю. И хотя никто из Гершвинов никогда не отрицал и не скрывал своего происхождения, нельзя сказать, что они строго придерживались тех правил и обычаев, которые предписывались их религией. Родители потеряли всякий интерес к празднованию Бар Мицва — еврейского обряда совершеннолетия, когда настала очередь Джорджа получать по этому случаю подарки — бесчисленные наборы авторучек и пятидолларовые золотые монеты.
По неписаным законам улицы, того, кто занимался музыкой, мальчишки награждали презрительной кличкой "девчонка" или "маменькин "сынок". И Джордж был с ними солидарен. В детстве музыка мало что для него значила, так как в доме она почти не звучала. Несколько поколений Брускиных и Гершевичей так и не произвели на свет ни одного музыканта. Да и родители Джорджа не отличались особой музыкальностью.
Отец Джорджа неплохо пел, иногда ходил в оперу. Когда ему хотелось что-нибудь исполнить самому, он делал это разными, весьма необычными способами: то дул в расческу, на которую была положена полоска папиросной бумаги, то выстукивал на зубах какой-нибудь мотив английской булавкой, то голосом изображал корнет-а-пистон. Джордж знал все популярные песни, самой любимой из которых была "Обними меня, дорогая" (Put Your Arms Around Me, Honey). В его репертуаре была и так называемая "школьная" классика: "Лох Ло-монд", "Анни Лори" и "Потерянный аккорд".
Несмотря на то что он с презрением взирал на малышей, которых заставляли заниматься музыкой, и из всей музыки его, казалось, интересовали только эстрадные песенки, — серьезная музыка все же находила отклик в его душе всякий раз, когда он где-нибудь слышал ее. Ему было лет шесть, когда, играя на 125-й улице, он остановился у дешевого музыкального салончика, откуда доносились звуки музыкального автомата. Звучала "Мелодия" фа мажор Антона Рубинштейна. "Мелодия взлетала и замирала, и это настолько поразило меня, что я слушал, затаив дыхание. До сих пор, как только я слышу эту музыку, я вижу, как я маленький, босой, в широких штанах, стою и жадно ловлю потоком льющиеся звуки".
Как-то вскоре после этого случая, катаясь на роликах в Гарлеме, он услышал звуки джаз-оркестра, доносящиеся из Клуба Барона Уилкинза, где постоянно выступал Джим Юроп со своим оркестром. Волнующие ритмы и резкая пронзительная музыка произвели на него настолько сильное впечатление, что он запомнил этот день навсегда. Он как-то сказал одному из своих друзей, что его любовь к негритянским танцевальным ритмам, блюзам и спиричуэле зародилась в те годы; такие его пьесы, как "135-я улица" (135th Street) и некоторые части "Порги и Бесс", написаны под впечатлением музыки Джима Юропа.
Вспоминаются и другие эпизоды из жизни, связанные с музыкой. Когда ему было лет семь или восемь, он побывал на двух бесплатных концертах в Восточной части Бродвея, которые были организованы Обществом просвещения. Очарованный голосом соседской девочки, он воспылал к ней первой детской любовью. Продолжались походы в салон, где стоял музыкальный автомат. Достаточно было бросить в него всего одну монетку, и из гуттаперчевого раструба начинала звучать мелодия.
Но самое замечательное из всех "музыкальных" приключений произошло с Джорджем, когда ему было десять лет. Однажды он играл в мяч во дворе 25-й школы. Из открытого окна доносились звуки скрипки, исполнявшей "Юмореску" Дворжака. Это выступал на школьном концерте его товарищ, восьмилетний вундеркинд Макси Розенцвейг. С 1916 года Макси Розенцвейг, ныне Макс Розен, имел головокружительный успех на всех подмостках мира. Много лет спустя Гершвин так расскажет об этом эпизоде: "Для меня это было озарением. Внезапно я понял, что такое красота. Я решил познакомиться с этим мальчиком. В тот день прождал его возле школы с трех до половины пятого, чтобы хоть кивнуть ему издалека. Дождь лил как из ведра, и я промок до нитки. Но, увы, он не появился. Тогда я решил пойти посмотреть, нет ли его в школе. Оказалось, что Макси давным-давно ушел; должно быть, он вышел с другой стороны, там, где входили учителя. Я узнал, где он живет. Промокший так, что с меня текло, потащился к нему домой и бесцеремонно представился как поклонник его таланта. Но Макси не было дома. Я же так позабавил его домашних, что они захотели нас познакомить. Мы сразу подружились и стали неразлучны; каждый из нас, как истинный Жан Кристоф, щедро изливал на другого свою детскую любовь. И хотя мы жили всего в квартале друг от друга, писали друг другу письма, если не виделись неделю".
