Однажды он сказал Джорджу, что ему очень понравилась одна песня в его мюзикле "Сплетни", но он не запомнил ее названия. Джордж сыграл ему самую популярную песню из этого мюзикла, которая называлась "Кто-то любит меня" (Somebody Loves Me). Отец, отрицательно покачивая головой, сказал, что это не та песня. Тогда Джордж проиграл ему все остальные песни. Среди них нужной тоже не оказалось. "Ну что ж, — воскликнул Джордж, — наверное, она из другого спектакля. Я сыграл тебе все, что там было". Пока он это говорил, пальцы сами собой бегали по клавишам, и прозвучало несколько аккордов из "Кто-то любит меня". "Вот она! Вот она!" — закричал отец в страшном волнении. А потом с нескрываемым возмущением добавил: "Почему ты мне сразу ее не сыграл?"
Ему нравились и другие песни Джорджа, одна из которых называлась "Обнимаю тебя" (Embraceable You). Он обычно говорил про нее так: "Ну, эта самая песня про меня..", потому что в ней была такая строчка: "Подойди скорее к папочке, подойди скорее к папочке — подойди же!" И когда бы ни звучала "Обнимаю тебя", он весь расцветал, как будто она была и вправду о нем и звучала в его честь.
Его мнение о многих вещах, не только о музыке Джорджа, было в такой же степени сугубо личным. Однажды Джордж рассматривал репродукции знаменитых картин, намереваясь купить один или два подлинника. Папа Гершвин наблюдал за ним, а потом спросил: зачем тратить такие огромные деньги для того, чтобы это купить. "Это может быть очень хорошим помещением капитала", — объяснил Джордж. "Одна из таких картин, которая сейчас стоит 7500 долларов, в один прекрасный день будет стоить 50 тысяч". Такое соблазнительное помещение капитала могло заинтересовать папу Гершвина. Он выбрал одну из репродукций — это была картина Ренуара с изображением двух женщин, — чтобы получше ее рассмотреть. "50 тысяч долларов", — бормотал он все время, пока ее рассматривал. Потом в поисках логического объяснения такого взлета цен он спросил, указывая поочередно то на одну, то на другую женщину: "Но все-таки, кто она такая?"
Однажды вечером кто-то из детей предложил, чтобы отец повел мать в кино. "Не могу, — ответил он тут же. — Я иду играть в карты". Тогда ему напомнили, что в карты он уже играл накануне вечером. "Да, но в карты я играю регулярно, каждую неделю". А позавчера? "М-р Джаспер был в городе, и я не мог с ним сыграть", — объяснил Гершвин-старший. А позапозавчера? "Ну, это же был турнир", — продолжал он свои объяснения. Ну а позапозапозавчера? В ответ он рявкнул сердито: "По центу за вист! Разве это игра?!"
Когда он узнал, что над теорией относительности Эйнштейн думал двадцать пять лет, а для ее записи понадобилось всего три страницы, он спросил: "У него что же, был такой мелкий почерк?" Однажды он рассказал мне об одной статье о Джордже, которая незадолго до этого появилась в печати. Он знал, что это была очень важная статья, хотя не мог вспомнить ни фамилии автора, ни названия журнала, а лишь то, что журнал стоил 25 центов (в то время редко какой из журналов стоил больше 25 центов). Когда только-только появилось радио, он пытался уговорить Джорджа купить репродуктор, так как кто-то из знакомых семьи уже его приобрел. Он с восторгом рассказывал о чудесах этого изобретения. "Ты только подумай, они ловят даже Кубу. И не только Кубу, даже Англию!" — "Неужели Англию?" — недоверчиво заметил Джордж. И Гершвин-старший моментально парировал: "Но Кубу — гарантирую!"
Как-то раз, превысив скорость, он был остановлен полицейским. Попросив права и пытаясь правильно прочесть фамилию владельца, полицейский спросил: "Как фамилия? Гершвин?" На что Гершвин-старший с готовностью ответил: "Да, я отец Джорджа Гершвина". — И добавил с гордостью: "Вы, конечно, знаете моего сына — Джорджа Гершвина?" Легкий акцент превратил "Джорджа" в "джаджа"[5] (это и решило исход дела). Полицейский, совершенно потрясенный таким поворотом событий, тотчас же вернул права (и книжку талонов) и со словами "в следующий раз не нарушайте" отпустил его на все четыре стороны, что лишний раз подтвердило веру Гершвина-старшего в необыкновенную важность персоны его знаменитого сына.
