Как ни просила, как ни молила, видит — проку нету. Утерлась рукавом, затихла. Стала мне в дорогу снедь собирать. Я побежал мула навьючивать. Джано за все время слова не проронил.
Окончились сборы. Подошел я к Джано на прощанье руку поцеловать.
— Смотри в оба! — говорит. — За каждым камнем, за каждым поворотом — враг!
Обнял я Джемо, а она как во сне.
— В добрый путь, курбан…
Голос еле слышно, на шепот сбивается. От того шепота опять у меня в груди заныло.
— Счастливо оставаться, Джемо! Я мигом ворочусь…
Не дожидаясь ответа, уселся я верхом на мула и поехал, не оглядываясь. Если б оглянулся — сердце бы разорвалось от жалости.
Слышу — песня Джемо мне вслед несется:
Большая любовь — к разлуке большой…
* * *
Не принесла мне эта поездка барышей. Скотоводы свою скотину на ярмарках спустили, тихо в оба, Дерсима не узнать. Народ сумрачный стал, глаза голодные. Сам видел сколько раз: раздробят люди камнем горсть ячменя, поделят, едят.
Рядом османцы трудятся, горы, как Ферхад[42], сокрушают, дорогу прокладывают. Дерсимцы глядят на них исподлобья, рты на замке.
Разговорился я с одним старым ашугом.
— Не ко времени ты торговать выбрался, — говорит. — Нам нынче не до колокольчиков. Последние гроши на оружие тратим. Одни маузеры ходко идут.
— А с чего это?
— Да не с хорошего житья. Османцы новый закон объявили, землю у нас отнять собрались. Неспроста они в наших краях дороги прокладывают. Солдат тьму нагнали, знать, разделаться с нами замышляют, под корень извести. Сейиды кругом ходят, народ на османцев подымают. Добром это не кончится, помяни мое слово.
Смотрю — и впрямь не с руки мне в такую пору свою торговлю открывать, поворотил обратно.
Еду с оглядкой, слова Джано с ума нейдут. Свернул в ущелье Тужик, чтобы путь срезать, — засада. Первая пуля в мула угодила. Рухнул он наземь, я вскочил, за скалу схоронился. Гляжу из-за камня — двое против меня. Ружья через дуло заряжают. А у меня при себе, слава богу, маузер. Палю в них без передышки. Одного свалил, другой сам сдался.
— Помилуй, жертвой твоей буду! — кричит.
Ружье бросил, руки вверх поднял.
Подхожу я поближе — оба незнакомые. Один уж дух испустил, в левую бровь ему пуля вошла. У другого спрашиваю:
— Ты откуда взялся, сукин сын? По своей воле разбойничаешь или нанятой? Зачем вы меня убийцей сделали?
— Смилуйся, пощади! С голодухи пухнем, дети плачут. А тут от аги человек прибыл, два мешка муки привез — согласились.
— Это какая же тварь вас на это подбила?
— Я не спрашивал.
Размахнулся я прикладом.
— А ну, говори, падаль! У тебя Азраил за плечами, а ты все брешешь. Пристрелю как собаку!
Тут смекнул он: со мной штуки плохи, развязал язык.
— Сорик-оглу, — говорит.
Ну, так и есть. Он, собака! Кто еще до такой хитрости дойдет! Убьют меня в горах Дерсима, на него и думать никто не посмеет. Тамошние разбойники на деньги польстились, и весь сказ!
Глянул я на мертвеца — парень во цвете лет. Из-за этого нечестивца Сорика-оглу я такого молодца загубил!
Велел я другому разбойнику яму вырыть да похоронить своего товарища как подобает.
— Брось, ага! — говорит. — Стервятникам на корм пойти — вот что ему подобает.
— Что, много грехов за ним?
— Много. Пятнадцать душ на тот свет отправил. Меня угрозами в разбой втянул. Собираемся мы нынче в засаду, он зубы скалит: «Дядю его я в озеро спустил, а племянника в ущелье уложу».
У меня мороз по коже пробежал. О всевышний! Моей же рукой ты убийцу дядиного и покарал!
— А что он с дядей не поделил? Дядя — бедный ашуг, в жизни мухи не обидел.
— Почем я знаю! Залегли мы, ждем. Вдруг песню твою заслышали. Он меня в бок толкает: «Тот тоже с песней смерть принял! Сел у озера и давай песни голосить, пока я его поленом не огрел. По себе сук руби! Не гонись за шейховой дочкой!» Я его тогда спросил, про какую дочку он толкует. А он мне: «Про дочку того самого шейха, что меня с ашугом разделаться нанял».
Вай, подлец! Вай, нечестивец, белая борода! На деньги польстился, божьего человека смерти предал! Правду, знать, тетушка про шейха говорила, а я еще ей не верил! Совсем обалдел я. Стою бормочу проклятия, а то мне невдомек, что не брат родной со мной толкует, разбойник отпетый. Поднял он здоровенный камень с земли да сзади мне на голову и обрушил. Потемнело у меня в глазах, потом сверкнуло что-то, словно молния с треском ночную темь прорезала, и земля поплыла под ногами. Больше не помню ничего. Тяжкий сон на меня навалился. Чую сквозь сон, как убийца меня за собой через горы к Сорику-оглу волочет…
