— Верно говоришь, Джано. А что как Сорик-оглу и вовсе озвереет, почуяв, что нет ему отпора?
— Он-то думает: не раскусили мы его, все шито-крыто. Оно и к лучшему.
Повесил я ружье на стену.
— А какие вести о переселении? — спрашивает Джемо. — Ездил староста к Али-аге?
— Вчера проводили. Вот-вот обратно прибудет.
Приободрилась Джемо.
— И Мемо вчера командиру отписал: найди нам доброго агу.
— Как это «нам»? Вы тоже с нами собрались?
Кинулась Джемо отцу на грудь.
— Собрались, бабо! Потолковали давеча с Мемо и рассудили: пусть и у нас свои овцы будут, свои козы. Стадо вырастет — деньги у нас заведутся, пастбище арендуем. А там, глядишь, и Мемо агой станет.
Не удержался Джано, схватился за живот, загоготал, затрясся весь от хохота.
— Я-то ума не приложу, с чего это он за ружье хвататься стал! А он в богачи метит! Вон оно как!
Потом оборвал свой смех, к нам придвинулся.
— Чтоб агой стать, не скота надо поболе иметь, а оружия. Мало богатым быть, надобно еще богатство свое перед шейхами, перед беками силой отстоять. Коли нет при тебе дюжины молодцов с ружьями за плечами, с ножами за поясами, какой ты ага? И не след тебе, дочка, мужа с толку сбивать. Руки его к тонкой работе привыкли: зурну держать, колокольчики отливать. Не таким рукам в крови купаться. Или ты ждешь, чтобы он тебя одну в юрте бросил, а сам в горы потащился невинные души губить, жене золото копить?
Всплеснула Джемо руками.
— Что ты, бабо! О таком и помыслить страшно!
— А коли так, что ж ты подбиваешь его за богатством гнаться? Какой из него ага без разбоя? Глянь, карманы дырявые у твоего аги!
Тут я вмешался.
— А чем лучше рабом быть?
— Рабом-то быть — оно покойней. Ты погляди на людей: есть ли такие, чтобы сами от рабьей доли отказались? Нету. Ага и прибьет, ага и деньги отымет, и жену, ага и в грязь тебя втопчет, а все ж таки раб к нему тянется. С голодухи не помрешь — все горсть пшеницы даст. Разбойники нагрянут — он их от твоего жилья отвадит. И налоги казне уплатить, и жандармов, когда следует, кликнуть — это его дело. Хорош будешь для господина — он тебя и от армии избавит. Оно и выходит: нет аги — и не к кому тебе прислониться. Одного тебя живо заклюют, на клочки раздерут. Так и налетят, как воронье на падаль. Кто налетит-то? Да те же рабы, твои соседи, зачем далеко ходить! По приказу раб на все готов. Разденут да голышом по миру пустят.
— Нас в армии совсем иначе учили, — говорю. — «В Турецкой республике каждый гражданин рождается и живет свободным», — вот как! Раз так, что нам за рабство цепляться?
Джано не торопясь набил свой чубук табаком и говорит:
— Тот закон для османцев писан. Нам он не подходит. В наших краях свой закон: от раба родился — быть тебе рабом, от аги — быть тебе агой. Есть и такие, что родились в драной юрте, а в аги метят. Тогда собирай себе отряд, в горы подавайся, не видать тебе покою. Завел стадо, развел виноградник — считай, на своего агу зубы оскалил, такое не прощается. Утром проснешься — нету у тебя ни овец, ни коз, увели всех подчистую. Кто увел? Тут и спрашивать нечего. Ясно, ага, только не своими руками, а приказал кому следует. А сам он к тебе пожалует, станет тебя утешать, рабов своих при тебе распекать, хлыстом трясти. «Дармоеды! Чтоб мой хлеб вам поперек глотки встал! Твари безродные! Только глазами хлопаете. Этак и мой дом разграбят!» Под конец даст тебе горсть серебра да кусок сукна на кафтан[36]. Ты же ему в ножки поклонишься. С тем и уедет.
Раскурил Джано свой чубук и продолжал:
— Вон оно как оборачивается. Терпи, что всевышний посылает, другого пути нету.
— Отчего же тогда твои братья не хотят тут остаться, Сорику-оглу покориться?
Вздохнул Джано.
— Да видишь ли, мы, старики, в свое время шейху Махмуду служили. Как шейхи-беки знамя против Гази-паши подняли, шейх Сорик под это знамя встал. А мы их всех переловили да перевешали. Вот теперь сын Сорика и ждет, как зверь в засаде, подходящего случая, чтобы нас растерзать, за отца своего обиду выместить. Покуда мы ему не рабы, он перед нами хвостом вертит. А рабами его станем — залютует. Честь, совесть — такое ему неведомо. На любую пакость решится. Вот и надобен нам другой ага, от душегуба заслониться. Пронюхает Сорик-оглу, что ты командиру отписал да просишь его нам господина подыскать, еще пуще взбеленится. Тогда тебе в пору из дому с товаром не выезжать. На первом же повороте пристрелит.
