Случаю было угодно, чтобы обе чайки оказались только подбиты, и их тоже доставили на борт; при помощи ножниц хирург сделал им операцию, после чего их выпустили на палубу, и они принялись неудержимо бегать и клевать, к величайшей радости взрослых детей, называемых матросами. Тут же обоим дали имена: одного назвали "Быстрый", другого — "Ахеронт".
Поль принес третьего пассажира, подбитого на Гвадалквивире: то была на редкость крупная чайка, похожая на альбатроса; у нее уже было имя — "Стремительный", по названию судна, доставившего нас из Севильи в Кадис.
По правилам требовалось отдать наши паспорта капитану; мы поспешили выполнить эту формальность, чтобы поскорее выйти из своей роли официальных лиц.
Так как господин военный министр и господин министр иностранных дел заявили с трибуны: один, что меня действительно можно считать выполняющим некое поручение, раз я хвастаю этим по любому поводу, а другой, что он не имеет ни малейшего представления о поручении, данном будто бы господину, о котором идет речь, то читатели, надеюсь, позволят мне ознакомить их с моим паспортом, как я уже это делал с письмом, касающимся "Быстрого".
На чем и покончим с этими двумя господами.
"Именем короля французов.
Мы, министр и государственный секретарь иностранных дел, призываем гражданских и военных должностных лиц, на которых возложено поддержание общественного порядка внутри королевства и во всех странах, находящихся в дружественных или союзнических отношениях с Францией, предоставлять свободный проезд господину Александру Дюма Дави де ла Пайетри, направляющемуся в Алжир через Испанию, имеющему поручение от министерства просвещения и путешествующему в сопровождении двух слуг, и оказывать ему помощь и покровительство в случае необходимости.
Настоящий паспорт выдан в Париже 2 октября 1846 года.
Подпись: ГИЗО.
По поручению.
Начальник канцелярии де Ламарр".
Мне возразят: господин министр иностранных дел подписывает столько паспортов и потому вполне мог забыть, что он подписал и этот.
На подобное возражение отвечу, что сугубо личные обстоятельства должны были бы укрепить память господина министра.
Второго октября в одиннадцать часов утра господин министр иностранных дел через посредство г-на Жени просил меня лично прийти в министерство и взять мой паспорт. Я имел честь ответить на это приглашение и около двух часов провел в особняке на бульваре Капуцинок.
Если г-н Гизо забыл об этом, то г-н де Сальванди, уже доказавший, что память у него лучше, чем у его коллег, несомненно все вспомнит.
Я уже познакомил Вас, сударыня, с капитаном Бераром и лейтенантом Виалем. Теперь несколько слов о тех, кто еще входил в командный состав "Быстрого".
Это были четыре офицера: второй помощник капитана, младший лейтенант[3], военный хирург и начальник интендантской службы.
Второй помощник капитана, г-н Салль, был человек лет тридцати пяти, светловолосый, с мягкими, приятными чертами лица, очень образованный и весьма располагающий к себе, однако довольно слабого здоровья, что нередко повергало его в уныние, в часы которого он закрывался у себя в каюте и появлялся на палубе лишь во время дежурства. К моменту расставания мы его почти вылечили — не от болезни, а от печали; думаю, он сожалел о разлуке с нами: мы его отвлекали.
Младший лейтенант, г-н Антуан, был уже в возрасте: никто не мог сказать, почему он до сих пор оставался лишь младшим лейтенантом; на борту его считали отличным офицером. Тем не менее, несмотря на двадцатилетнюю службу, по первой прихоти какого-нибудь начальника отдела министерства военно-морского флота его могли уволить до выхода на пенсию, так как он не принадлежал к старшему офицерскому составу. Столь непрочное положение тревожило его. То ли его нелюдимость тому была причиной, то ли его робость, но только видели мы его редко.
Военный хирург, г-н Марке, был молодой человек лет двадцати пяти — двадцати шести; на "Быстром" он временно исполнял обязанности корабельного хирурга, то ли находившегося в отпуске, то ли болевшего — точно не знаю. Он принадлежал к сухопутным войскам и еще не свыкся с коварной стихией, как принято говорить во дворце Института. Маке и Жиро были особо поручены его заботам.
