Не ответив и не сняв плаща, она села на стул с такой пружинистой энергией, что моя авторучка вздрогнула и перекатилась через чистый бланк протокола.
— Вы с ума тут посходили? — зычно спросила она.
— Здравствуйте, — отозвался я.
— Здравствуйте! Вы с ума все сошли?
— Ваш паспорт, пожалуйста.
Она бросила его на стол, и паспорт припечатался с каким-то влажным шлепком, как лягушка. Я начал заполнять справочный лист протокола, надеясь, что женщина остынет. Но почему в ней такая злость?
— Татьяна Ивановна, где вы работаете?
— Бухгалтером на «Фармацевте». Нет, ответьте: вы с ума не посходили?
— Гражданка Зуева, прочтите текст, что вы предупреждаетесь об ответственности за дачу ложных показаний, и распишитесь.
— Нет, все тут спятили, — буркнула она тише, расписываясь.
— Вот теперь я отвечу на ваш вопрос, Татьяна Ивановна, о моем психическом состоянии. Я здоров. Вызвал же вас в качестве свидетеля не по личной прихоти, а по служебной необходимости.
Видимо, в моем голосе была некоторая толика металла, которая Зуеву умиротворила; по крайней мере, из ее голоса этот металл теперь исчез. Она глубоко вздохнула, поправила коричневый берет, глянула из-под него большими, тоже карими глазами, и спросила на этом казавшемся бесконечным вдохе-выдохе:
— Ну откуда у них ребенок, откуда?
Вот почему злость… Она уже все знала. Но как? Леденцов сказать не мог. Я чуть не усмехнулся, вспомнив, что живем мы в информационном обществе. Есть же телефон, по которому водители позвонили ей из гостиницы. Допрос, лишенный внезапности, потерял для меня следственный интерес.
— Татьяна Ивановна, Зуев вам кто?
— Брат.
— А Чепинога?
— Любовник, — почти с вызовом бросила она, не отводя взгляда.
— Любовник так любовник, — примирительно согласился я.
— Не любовник, а вроде фактического мужа, — заговорила она уже другим голосом, с какой-то долей горечи. — С супругой Афанасий живет лишь на бумажке, по штампу в паспорте. Дети взрослые. И все шесть лет, что он ездит в Лесоповальный, я жена ему.
— А ваша семья?
— Муж умер, сын в армии… Одна в квартире.
— Значит, грудного ребенка у вас нет и не было?
— Господи, мне сорок семь! Да разве роды и грудного от людей скроешь? И у меня нет ни одной знакомой с младенцем. Можете проверить.
Думаю, Леденцов это уже сделал, отчего и дремлет в коридоре. Женщина права в одном: пятимесячного ребенка не скроешь и подпольно не вырастишь.
— Позавчера водители были у вас?
— Да, приехали днем, часов в одиннадцать. Пообедали, выпили по бутылке пива, в ванне полежали, поспали, ну, время и пролетело. Уехали уже после двенадцати ночи.
Теперь я знал, почему Чепинога свеженько выбрит, пах мужественным одеколоном и распирающим дыханием массировал живот для сохрания фигуры. Я только не знал, откуда взялся младенец.
— Татьяна Ивановна, они вам звонили… О чем был разговор?
— Ребята чуть не плакали! Нашли в колее ребеночка, а им не верят…
— А вы поверили?
— Да не сами же они родили! Или вы думаете, что я родила, несколько месяцев его выхаживала, а потом велела отцу ребенка и своему брату бросить малыша под колеса?
Я промолчал, потому что, откровенно говоря, ничего уже не думал.
Бесспорной для меня оставалась интуиция, указавшая на то, что водители не могли видеть младенца в колее, да их ложные показания, в чем я не сомневался. Допустим, плюну я на интуицию, как на штуку ненаучную и процессуальным кодексом не предусмотренную, но ложные-то показания отбросить нельзя — они кодексом предусмотрены.
— У нас в бухгалтерии и то компьютер поставили.
— Это… к чему? — удивился я.
— Неужели у вас нет такой техники, чтобы правду определяла?
— Я и без техники знаю, что оба водителя говорят неправду.
— А почему?
— Это я вас должен спросить.
— И отвечу! День-то они у меня пробыли, прогул — раз. Афанасий боится, что у него дома про меня узнают, — два. Вот и показалось вам, что они про младенца чего-то таят.
Зуева начинала мне нравиться. Тем, что пеклась о правде. Тем, что верно объяснила возможную причину лжи водителей. Мне пришла на память женщина, которая фальшиво поводила глазами, ерзала и жмурилась, отчего я не поверил ей ни на йоту; она же говорила чистую правду, но ей казалось, что дома забыла выключить утюг. Нравилась мне Зуева и смелостью, прямым взглядом и крепкой моложавостью лица. Пожалуй, не хватало только прически, пропавшей под тугим плоским беретом, а для меня женщина без зримых волос, что ощипанный цветок.
