— Не сам он себя порешил.
— А кто?
Дарья Никифоровна боязливо глянула по сторонам и перегнулась через стол. На меня пахнуло свежестью воды, отчего я решил, что дефицитная треска у нее в сумке.
— Дьявол.
— Ах, дьявол…
— Самоубийцы никогда сами не действуют. Их дьявол побуждает. Сперва человек ему противоречит. Задумывается, ходит грустный, плачет, разговаривает сам с собой. Да разве дьявола одолеешь? Ну и накладывают на себя руки. Каково соседям?
— А что соседям? — заинтересовался я кознями дьявола.
— Он же теперь будет ходить.
— Кто?
— Удушенник.
— Зачем ему ходить… — успокоил я.
— Сыра земля не принимает. У моей двоюродной сестры в деревне муж спьяну удавился. Так он ходил до своего законного срока. Хомуты резал, на чердаке все поломал, ее с кровати скидывал. Она ляжет спать меж детей, а все равно скинет. Поскольку во власти сатаны.
— И долго самоубийцы ходят?
— Коли этому Анищину было отпущено восемь десятков, так до этого срока и будет ходить. Доживать свой век за гробом. И непременно посещать место смерти.
— Что же делать, Дарья Никифоровна?
— Хоронить, как положено удушенников и таких прочих. Осиновый кол вбить в могилу, а сверху посыпать маком. Пока он будет маковки считать, петух и пропоет.
Я. вспоминал, чего сегодня не успел сделать. Не послал запрос в ГАИ о серебристом автомобиле, найденном в пригородном лесу; не вынес постановления о сложнейшей почерковедческой экспертизе; не договорился с автобазой о проведении собрания на предмет выделения общественного представителя в суд; не дал задания уголовному розыску отыскать в гостиницах проститутку по имени Нея… Не написал, не позвонил, не прочитал и не съездил. Вместо этого слушаю дьяволиаду.
— Дарья Никифоровна, Анищина видели часто?
— Уже полгода не попадался.
— А раньше?
— Возле нашей парадной лавочки нет, посему я отдыхаю у чужой, у третьей. Про своих жильцов знаю менее всего.
— Вы с ним разговаривали?
— С ним не поговоришь. Не беседует, а слова в долг дает.
— Про себя Анищин рассказывал?
— А чего ему рассказывать?
— Ну, хотя бы, почему он такой худой…
— Кушал умеренно.
— Это значит как?
— Нитраты и всякие концентраты не употреблял. А только чай, хлеб и витаминные таблетки.
— Почему же так странно питался?
— Он и врачей не вызывал.
— Но почему, почему?
— Старику, говорил, неча добро переводить.
Бывали свидетели, с которыми я забывал, зачем их и вызвал. Разговариваешь, как читаешь умную книжку. Помню старика из-под Новгорода, по-моему, без всякого образования — мы полдня проговорили о земле, культах личности и матушке России. Но бывали свидетели, от которых ничего, кроме нужной информации, не получишь. Оказывается, есть свидетели вроде этой луковицеголовой бабушки, от которой ни разговора, ни информации.
— Дарья Никифоровна, кто к нему ходил?
— Я говорила вашему человеку… Дама похаживала, да ее тоже с полгода не встречала.
— Как она выглядит?
— Стопроцентная дама. Такая в очереди за треской стоять не будет.
— Одежда, рост, внешность, возраст…
— Годков тридцать. Шуба тяжелая, не разглядела, из какого зверя. А вот шапка из белого песца с сереньким подзорчиком.
— Анищин говорил про нее?
— Я и не спрашивала.
Передо мной лежала справка жилищной конторы, из которой явствовало, что Анищин въехал в квартиру один пятнадцать лет назад. Следовало поискать в той жилконторе, при которой была его предыдущая квартира. Главное, из справки я узнал, что работал он мастером в объединении «Прибор».
Дарья Никифоровна ждала других вопросов, но у меня их не было. Кроме желания сказать ей, что коли взялся за дело, то будь в нем профессионалом: уж если сидишь у парадного день-деньской, то изволь знать про всех и про вся.
Я пододвинул ей протокол — прочесть и подписать. Она под столом шевельнула ногой сумку с рыбой, шмыгнула остреньким носом и спросила с хитрецой:
— А чего же приметы дьявола не спрашиваешь?
— Они всем известны, — бормотнул я, показывая, где надо расписаться.
— Какие же такие? — еще хитрее спросила Дарья Никифоровна.
— Рожки, копытца да хвостик.
— А он их спрятал.
— В каком смысле «спрятал»?
— Копытца в сапоги русские, стоптанные. Хвостик под пальтуху утильную. Рожки под кепчонку грязно-черную. Но рожа красная, а главное, нос приметный. Как семенной желтый огурец.
