А остатки моей пенсии в сумме сорока рублей она взяла уже сама, видимо, когда я заворачивал в газету чайник. Но полчаса было хорошо, людно, весело.
Как бы в молодости ни было плохо, я всегда знал, что скоро будет хорошо. Как бы мне теперь ни было плохо, я знаю, что будет еще хуже.
Позвонил я однокашнику по техникуму, тоже старичку ветхозаветному: «Приходи завтра в гости». — «Господь с тобой, я же диабетик». — «Ну и что?» — «Какой из меня гость: ни выпить, ни закусить».
Сегодня вышел в сквер и поднял камень, кусок гранита с таким свежим изломом, что жилки видны. Держу его в руке. Ему, наверное, миллиард лет, а мне семьдесят. Он еще пролежит миллиард, а я от силы проживу лет пять. Так кто кого из нас держит в руках?
Кряхтю, или кряхчу, а зарядочку посильную сделал. Кряхтю, или кряхчу, а квартиру подмел. Побрился и умылся. Выпил кефир. А потом чего-то задержался у зеркала… Боже, что это? Шея-то не моя, а ощипанного гусенка: голубоватая, складчатая, в пупырышках и, ей-богу, с остатками перьев. Тогда к чему и кефир?
Лев Петрович Сидорин, с коим мы в сорок первом мокли в болотах, тоже давно на пенсии. Он задумал большое дело — оставить после себя архив. Купил махонькую пишущую машинку. Режет из газет, клеит из журналов и пишет-пишет… Хочет запечатлеть время. Я заглянул. «Поднялся в шесть утра. Светило солнце. Пели птички…» И так далее. Занятие полезное. Только зачем он в архиве врет насчет поющих птиц? У него под окнами электричка бежит каждые полчаса. Ревущего быка не услышишь, а не то что птичек.
Сперва мне жизнь не удавалась. Смотрю, уже за пятьдесят. Она и потом не удавалась, но как-то стало уже все равно.
Адрес Матвея Устькакина Леденцов сообщил по телефону через час. Я тут же послал курьера с повесткой, пригласив тунеядца в прокуратуру к десяти часам следующего дня. Но пришел следующий день, минуло назначенное время, минул и полдень с обеденным перерывом — Устькакина не было. Не бегут к нам граждане с повестками, тем более тунеядцы.
В криминальных романах трудности следственной работы описываются частенько. Их много: преступника не поймать, доказательства противоречивы, свидетели врут, трупа не найти, с руководством конфликты… Эти тяготы глобальные, что ли, а поэтому и не обидные, поскольку присущи следственной работе. Но есть препятствия мелкие и до того изнуряющие, что оборачиваются теми же глобальными. Например, вызов свидетеля. К телефону я обращаюсь редко хотя бы потому, что на твое сообщение: «С вами говорит следователь прокуратуры Зареченского района» — может последовать: «Вам отвечает прокурор республики». Как-то не успел и договорить, как меня перебили: «Ты следователь, а я Кинг-Конг». Поэтому шлешь повестку. Человек не явился. Повестка не дошла, свидетель уехал, заболел или не желает почтить визитом? Если последнее, то закон разрешает принудительный привод через милицию. Но для этого опять-таки надо знать причину. Больного ведь не поведешь.
В три часа я обозрел календарь: пришли все иные свидетели, кроме Устькакина. Тогда я глянул в окно, где еще не зашло зимнее солнце, ставшее от морозца и городского дыма каким-то узким. К вечеру этот Устькакин может накачаться пивом. А на улице морозец, узкое солнце, и живет он в нашем же районе.
На всякий случаи заготовив повторную повестку и отметившись в журнале уходов-приходов, я вышел из прокуратуры. И потопал пешком, якобы одну остановочку. Потом вторую, третью… Пока не вспотел. Пока узкое солнце совсем не затерялось в морозных туманах у горизонта. Пока не заплутал в каких-то арках и проездах. Я плохо ориентируюсь, потому что всегда о чем-нибудь думаю.
Впрочем, сейчас отыскать нужный дом помешало воображение и моя, особая, логика, полагавшая, что тунеядцу с желтым носом больше пристало жить в убогом доме. Передо мной же стоял двенадцатиэтажный красавец, облицованный голубой плиткой, жемчужно мерцавшей в остатках узкого солнца. Я забыл о прекраснодушной уравниловке, когда пьяница и труженик живут в одинаково хороших квартирах.
Оба лифта горели красноглазыми кнопками. Наконец один мягко опустился. Из лифта вышла женщина. Я скоренько шмыгнул в него, оказавшись в синих пластиковых стенах и томном запахе духов. Разумеется, аромат исходил не от стен, а остался от женщины. Я решил подняться на последний этаж и топать вниз, отыскивая нужную квартиру.
