— А если на видике нравился человек, а живьем не понравится?
— Возможны следующие попытки. Но дело не в этом. Мой знакомый психолог провел такой эксперимент: он обратился к двадцати пяти девушкам — инкогнито, разумееся, — с разными просьбами. Например, подошел к одной и сказал, что он приезжий, его обокрали, положение бедственное, и попросил денег. Вторую девушку попросил посидеть один день с его больной матерью. Третьей предложил поехать с отрядом в деревню и помочь старухам. Четвертую агитировал принять участие в ремонте храма. И так далее. Из двадцати пяти молодых женщин откликнулись только две. Вот и ответ на вопрос. Нет в них ни социальной активности, ни гражданственности, ни элементарной отзывчивости. Я на такую женщину век бы не глянул, будь она вся в парижских лосьонах.
— Они в этом не виноваты.
— А кто виноват?
— Не забывайте, что мы выросли в эпоху застоя.
— Хорошо устроились.
— Почему «хорошо устроились»? В застой-то?
— Я вот вырос во времена культа.
— Это, конечно, хуже…
— Теперь модно все валить на эпохи. Культа, волюнтаризма и застоя.
— Я, что ли, этот застой придумала? Газеты пишут.
— Ну а ты лично что думаешь?
— Конечно, и от самого человека зависит…
— Именно. А то говорим так, будто поколение семидесятых росло в самое тяжелое время… А кто рос до революции, время легче было? А время гражданской войны — легче? А время культа личности? А время войны? Да и шестидесятые годы не просты: и кукуруза была, и коров отбирали, и интеллигенции доставалось… Бывают в истории хорошие времена-то? У каждой эпохи свои заморочки.
— Сергей Георгиевич, а почему же тогда?..
— Нина, мы болтаем, а нам еще работать. Доедай.
— Нет-нет. Спасибо за чаек, очень вкусно.
— Итак, вы пошли смотреть пурпур Ольхина.
— Мы смотрели несколько раз. Про все рассказывать?
— А сколько?
— Раза три.
— Только эту картину?
— Только ее одну.
— Что, так хороша?
— Картина называется «Закат на море». Впереди несколько плоских камней, а за ними море, горизонт и солнце как бы сливаются в один красный цвет. И верно, пурпур. На мой-то взгляд, все это не ах. Валерию, правда, сказала наоборот. Мол, с ума сойти от этого пурпура. А Валерий смотрит и млеет на глазах. У него даже шея дрожит, как у голодного.
— Но почему только к этой картине? В музее же их тысячи…
— Я и сама удивляюсь. Картина же небольшая. Да я ведь разбираюсь в живописи, что тетя Маша в компьютере.
— Валерий свое пристрастие к этой картине как-то объяснял?
— Однажды он бросил, что на Западе за нее дадут миллион.
— Ах, вот что. И к чему сказал?
— К тому, что в музее народ у нее не толпился.
— Теперь расскажи про последнее посещение…
— Я собиралась на работу. Вдруг телефонный звонок. Восьми еще нет. Думаю, кто в такую рань. Валерка. Голос хриплый, усталый. Спрашивает, могу ли я не пойти на работу. Если предупредить, то могу, а что, спрашиваю, случилось. Оказывается, кончил свой пурпур.
— Почему пурпур?
— Я же говорила, что у него дома стоял прикрытый мольберт.
— Ага, вы пурпуром теперь зовете любую картину.
— Да нет, он делал копию с картины Ольхина «Закат на море».
— Где, в музее?
— Да, работал по утрам. Ему разрешили, как студенту Академии художеств.
— Вам показывал?
— Кто же показывает неоконченное? Ночью кончил и сразу позвонил.
— Нина, какой смысл тебе показывать, если ты не разбираешься?
— Странный вы человек… Я ж ему не чужая.
— Так. Посмотрела?
— Сразу же звякнула на работу, отпросилась и поехала. Валерий как не в себе. Бледный, кофе чашками глушит, молчит…
— Почему?
— Шесть месяцев работал. Любимый художник. Потом, от этой копии что-то там в Академии зависело. Повернул картину к свету и на меня смотрит. А я, честное слово, от души брякнула: «Валерий, да это еще лучше, чем у Ольхина!»
— Так понравилось?
— У Ольхина-то пурпур, но как бы прикрыт дымкой. А тут краски свеженькие, блестят, яркость, точно из арбуза мякость вынули. А он как услыхал, что лучше, чем у Ольхина, помертвел весь да как шарахнет чашку с кофе об пол. Я обомлела, первый раз его таким вижу. Кричит: «Тебе на мясокомбинате студень варить, а не с художниками общаться. Не может быть лучше, чем у Ольхина, — может быть или как у него, или хуже».
