— А если по шапке дадут?
Чайкин молчал.
— Не трудитесь! — сказал Смолин. — Я отправлю сам. Поберегите свою шапку, вам ее в жизни перед многими придется снимать.
— Намного проще доллары швырять прямо за борт без предварительной переработки в суп или в… как вы это называете… такие маленькие мокрые пирожки с мясом? Пэл…
— Пельмени, — подсказал Смолин.
— Вот-вот! — закивал Клифф. — Пэлмэни! Деньги зарабатываются трудом. Это известно. Но зачем же столько вкладывать труда, чтобы от них избавиться?
Речь шла о флотском борще, которым исправно кормили онежцев. Борщ Клиффу нравился, ел он его с удовольствием и, выяснив, что разрешена добавка, прихватывал обычно из фаянсовой супницы еще парочку половников.
Общение Смолина с Клиффом происходило прежде всего на почве ответов на вопросы, которые Клифф задавал по самым неожиданным поводам, нередко ставя собеседника в тупик. Вот, например, по поводу борща. Вчера Клифф видел, как на корме у слипа остатки борща выливали за борт. Он изумился и стал дотошно наводить справки: «Почему выливают борщ? Испортился?» Оказывается, нет! Оказывается, вполне качественный. Но лишний. «Как лишний?» — «Ну, не съели. Сварено было больше, чем требовалось». — «А зачем варить больше, чем нужно?» На этот вопрос Клиффу ответить не смогли, может быть, просто не сумели объяснить. Тогда пусть объяснит ему мистер Смолин…
Вот, дьявол, привязался! Въедливый! У них так принято: подавай в любом действии логику. Еще в Антарктиде в общении с американцами Смолин это понял — им непременно нужно точное обоснование, ради чего что делается и какой от этого реальный прок? А что он может Клиффу сказать о борще? Сам был не раз свидетелем того, как за борт выливали или выбрасывали недоеденное. И тоже интересовался: почему? Выяснилось: существует определенная, установленная свыше раскладка на отпуск продуктов, вычисленная на основе объективных возможностей и обычной потребности молодого моряцкого желудка. Раскладка эта относится и к сухогрузам, и к рыболовным траулерам, и к научным судам. Но на научных в экспедициях больше половины людей возраста среднего и выше среднего, для флотских экипажей не характерного. Многие из них воздерживаются от супов, боятся располнеть, в жаркую погоду или при качке едят поменьше. Однако утвержденная выше раскладка для кока — закон. Конечно, учитывая особенность пассажиров, можно было бы и сэкономить. Но куда девать сэкономленное? Излишек всегда подозрителен, как и недостача. Где нарушается установленная норма — там ищут злоупотребления. А зачем начпроду и коку кому-то что-то доказывать, объяснять, если можно просто: для ста человек на обед положено десять килограммов мяса — значит, все десять — в котел, а что осталось — за борт, рыбам.
Нелепость! Но как объяснить скрытую механику этого разгильдяйства въедливому Клиффу? Да он просто ничего не поймет… Экономия — это благо в хозяйстве, скажет в изумлении. За это надо платить деньги. У нас, в Америке, предприимчивые люди на этом делают карьеру. А вы говорите, что на «Онеге» предприимчивость может плохо отразиться на карьере тех, кто ведает продуктами. Где же логика? Что-то не пойму.
И не поймет. Для этого надо существовать в иной обстановке, в той, в которой существует Смолин — со всеми ее особенностями — нравственными, экономическими, ее традициями, образом мышления людей, их привычками, нормами общежития, с их прошлым, в том числе самым далеким. Что ему ответить? Сказать неправду? Покривить душой? От неправды, от недоговорок больше вреда.
— Клифф! Честно говоря, я и сам этого не понимаю. Я ведь физик, математик — в хозяйственных делах не очень-то разбираюсь…
С легким вздохом Клифф тряхнул волосатой головой и негромко заметил:
— Как раз именно здесь прежде всего и нужна математика!
Разговор этот происходил за обедом. Смолин и Клифф сидели в уютном уголке кают-компании, за отдельным двухместным столиком, куда их посадили по распоряжению Золотцева.
Поначалу Золотцев намечал Смолина в опекуны Томсону, но практически больше всего иметь дело с американским профессором приходилось Золотцеву и Ясневичу, поэтому само собой получилось так, что Клифф Марч достался Смолину. Ему понравилось, что Марч с первого же дня знакомства предложил отношения простые, естественные, не усложненные официальщиной: «Мы же не чиновники, мы ученые! Могу я вас звать по имени? Константин? Очень длинно! Костья? Трудно для нашего языка. Можно просто и легко — Кост? О’кэй?» — «О’кэй, Клифф!»
