Смолин даже не успел сообразить, что от него хотят, как Крепышин бросился по лестнице к площадке у входа в церковь, выставив вперед чугунное плечо, без особого труда протиснулся сквозь толпу к новобрачной, картинно склонил свою крупную, в густой цыганской шевелюре голову над ее ручкой, потом стремительно выпрямился и звонко чмокнул новобрачную в щечку. В ответ получил веселую благодарность ее греховных глаз.
Все происходило столь быстро, что Смолин едва успевал переводить кадры и нажимать на спуск.
Вернулся сияющий Крепышин.
— Успели щелкнуть?
— Успел!
— Ой, спасибо! Представляете? Щечка как шелк! Одно удовольствие. Уф! И задарма! Как говорил Остап Бендер, ничто человеческое нам не чуждо. Все-таки я утверждаю, что Остап именно так и говорил!
На улице, ведущей к набережной, они увидели странного человека. Широко расставив ноги и прижав к щеке кинокамеру, он целился объективом в проносившиеся мимо лимузины. Присмотревшись, они поняли, что это Шевчик. В сторонке на тротуаре стоял боцман Гулыга, новый друг Шевчика, человек добродушный, улыбчивый, несмотря на грозное прозвище Драконыч. Они сблизились за дни плавания — водой не разольешь. Все свободное время Шевчик проводил на твиндеке, где были каюты команды, но чаще всего в каюте боцмана. Шевчик зная несметное множество анекдотов, баек, невероятных историй, и вокруг него постоянно собирались жаждущие поскалить зубы. Громче всех смеялся боцман, по-женски повизгивая, хлопая себя по ляжкам. Гулыга был влюблен в Шевчика, в город попросился в качестве его помощника, счел за честь носить за ним увесистый, похожий на шарманку, операторский ящик, в котором лежали набор объективов и запасные кассеты.
Но сейчас боцман пребывал в унынии. Наверное, ему порядком надоело таскаться за Шевчиком с тяжелой аппаратурой.
Шевчик издали увидел Смолина и Крепышина, бросился через улицу, заставив идущие автомобили притормаживать.
— Вы-то как раз мне и нужны! — закричал он во все горло.
Можно было подумать, что случилось нечто чрезвычайное. Впрочем, так оно и было, по словам Шевчика. Он начал съемки большой политической ленты, уже сработаны кадры на окраине города, где расположены утопающие в садах виллы богачей, только что взят компактный сюжетик с буржуйскими лимузинами, но самое главное впереди. В городе есть улица имени Пальмиро Тольятти. «Представляете! — Шевчика переполнял энтузиазм. — Да, да, названа в честь итальянского коммуниста! И вполне приличная новая улица!» Он уже был на ней, взяты общие планы. Но теперь нужен оживляж, так сказать, человеческий материал.
— Люди! Люди требуются! Трудящиеся! Помогите мне объясниться с трудящимися! Я пытался, но они почему-то не понимают. Странный народ! Во всем мире Шевчика понимали, а здесь только глаза таращат.
Отказать ему было трудно, хотя Смолину претил весь этот киноажиотаж.
— Я вас тоже обязательно сниму, — поспешил пообещать Шевчик, почувствовав его колебания. — Обязательно! Не сомневайтесь!
— Нет уж, увольте! Помочь — помогу, а в киноартисты не собираюсь!
Предприятие, задуманное Шевчиком, выглядело нелепо и смешно. На улице Тольятти он приставал к редким прохожим со своим «Ду ю спик инглишь?», почти никто из встретившихся по-английски не говорил, а тот, кто вдруг оказывался с английским, ответом своим приводил кинооператора в смятение, потому что, кроме одной английской фразы, Шевчик ничего не мог сказать и продолжал разговор уже по-русски, громко крича и размахивая руками.
Прохожие, пожимая плечами, уходили — к шальным иностранцам итальянцы привыкли. Крепышин стоял в сторонке и хохотал, довольный очередным бесплатным развлечением. Смолин тоже не вмешивался, и Шевчик обиделся:
— Ну почему вы не хотите мне помочь? Ведь так просто остановить кого-то: минуточку, сеньор, один к вам вопросик. Ну, пожалуйста, найдите мне кого-нибудь!
Смолин покачал головой:
— Нет уж, увольте! Своих героев ищите сами. А в переводе, так и быть, помогу.
Двоих Шевчик все-таки подцепил. Молодой парнишка, по виду студент, подтвердил, что действительно говорит по-английски.
— Ну и что я должен спрашивать? — нехотя отозвался Смолин.
