— Весь теперешний мир — это море, в котором бушует шторм, — неожиданно присоединился к разговору Кулагин. — И настроение надо иметь штормовое.
Снова помолчали.
— Не исключено, что совместный эксперимент с американцами сорвется, — как бы невзначай обронил Ясневич.
Золотцев возразил:
— Не пугайте нас, Игорь Романович! Не пугайте! Мы не имеем права терять оптимизма! К тому же должен сообщить вам, что сегодня получена радиограмма. Два американца нас ждут в Чивитавеккья, а два американских корабля уже выходят в район совместного полигона. Так что механизм пущен в ход. Остановить его трудно. Я знаю американцев, бывал у них. То, во что вкладывают деньги, они не бросают. К тому же американцы не меньше, чем мы, заинтересованы в этих исследованиях. Не меньше, чем мы! — И Золотцев поднял указательный палец, как учитель, внушающий ученикам бесспорную истину. — Политика есть политика, а наука есть наука.
Неожиданно обратился к Смолину:
— А как вы полагаете, Константин Юрьевич?
— Думаю, вы правы! — спокойно отозвался Смолин. — Пойти на разрыв — абсурд. Такое не похоже на американцев. По крайней мере на американских ученых. Я тоже их знаю, работал с ними в Антарктиде. Американцы — люди здравомыслящие.
Доброхотова зябко поежилась:
— И все-таки страшно! Вот вы, Константин Юрьевич, утверждаете, что американцы здравомыслящие люди. Я вам скажу, что в людях больше неожиданностей, чем в море. Это уж вы мне поверьте! За море я спокойна, а вот за людей…
— Вы правы, — вдруг всем на удивление поддержал ее капитан. — Неожиданностей в людях много!
Он покосился на сидящего рядом с ним Мосина, который за весь завтрак не проронил ни слова, пребывая в странном состоянии то ли глубокой задумчивости, то ли подавленности.
— Вот пускай первый помощник и доложит, какая неожиданность в людях открылась нам нынешней ночью. И неожиданность ли?
Оказалось, что на судне ЧП. Моторист Лепетухин, который с первого дня рейса положил глаз на каютную номерную Евгению Гаврилко, сегодня ночью, будучи в нетрезвом состоянии, ворвался в ее каюту, выпроводил соседку Гаврилко «прогуляться часок по палубе» и стал лапать девушку, как выразился Мосин, «склоняя ее к сожительству». В ответ получил по физиономии. Красавчик Лепетухин такого отпора не ожидал и набросился на девушку с кулаками. В результате — Гаврилко в судовом госпитале с подозрением на сотрясение мозга, а Лепетухин отстранен от работы и сидит под арестом в каюте.
У Смолина оборвалось сердце. Не смог защитить девчонку!
— Какой ужас! — шумно вздохнула Доброхотова. — В прошлых рейсах ничего подобного не было. Правда, случилось один раз…
— Обратно отправлять надо, — бесцеремонно перебил ее Кулагин. — Дело подсудное. Тяжелое избиение с отягчающими обстоятельствами…
— А что я буду делать без моториста? — запротестовал стармех Лыпко, и его красиво выписанные густые брови обиженно сошлись на бледном, не знающем загара лбу. — И так недокомплект в машине. Я не могу ставить людей на две вахты в сутки.
Капитан шевельнул твердыми губами.
— С первой же оказией! Преступника на борту держать не имею права. Как только встретится советское судно, идущее домой, отправлю! — Он взглянул на старпома. — Дайте указание вахтенным помощникам иметь это в виду.
— Хорошо!
Капитан встал и, не сказав больше ни слова, удалился. Смолин поднял голову и встретился взглядом с Солюсом. В глазах старика стыла печаль.
Под госпиталем разумели небольшую комнату, выкрашенную в убийственно яркий белый цвет, расположенную рядом с кабинетом врача. Там стояла всего одна кровать, и на ней лежала Женя. Простыня была натянута до самого ее подбородка, над белизной полотна резко выделялось крохотное страдальческое личико и на нем, как две большие темные капли, застывшие глаза.
Рядом с больной, такая неожиданная в белом халате, сидела Ирина. Увидев заглянувшего в дверь Смолина, она поспешно поднялась и сделала знак, чтоб молчал.
Женя даже не среагировала на посетителя, глаза ее оставались безучастными.
Ирина кивнула в сторону двери, и они оба вышли.
— Приглядываешь за девчонкой? — спросил в коридоре Смолин.
