По пути коротко спросил о Клиффе: что он делал на русском судне и что вообще делает в океане это судно? По поводу несостоявшегося совместного эксперимента в Гольфстриме сказал:
— Все идет к тому. На лучшее рассчитывать не приходится. Уж я-то знаю. Здесь, на Гренаде, как на передовой. — И в лице его снова проступила желчь.
— Даже здесь?
— Даже здесь! На этом пустяковом островке. — Американец помолчал, глядя на дорогу. — Я думаю, в нынешнем мире не найдешь покоя и на торчащей в океане необитаемой скале.
На Гренаде, как на передовой! Странно звучали эти слова на фоне неправдоподобной красоты острова. Казалось, они едут по ботаническому саду, вдоль шоссе, словно для того, чтобы поразить воображение путника, были выставлены коллекции самых удивительных растений — гвоздичное дерево, мускатное дерево, хлебное дерево, плантации бананов, плантации какао, бамбуковые рощи…
Автомобиль забрался на очередную горку. Внизу открылась долина в зеленой кипени тропической зелени. Дорога обогнула маленькое озерцо, непостижимо голубое в этом зеленом мире, словно недалекое отсюда море проглянуло своим чистым непорочным оком сквозь ресницы бамбуковой рощи.
Вдруг впереди, за ветвями пальм, проступили чьи-то большие, внимательные и грустные глаза, над ними косая линия надвинутого на одну бровь черного берета с красной звездочкой, а потом и обрамляющая лицо борода — густая, мужественная, олицетворяющая Самсонову силу и стойкость, такая несовместимая с мягкой печалью глаз.
На большом, в три на два метра, щите был цветной портрет Че Гевары.
Бауэр нажал на тормоз и остановил машину.
— Вот он! — будто говорил о нем заранее и вез своих пассажиров сюда специально — показать: вот он! — Эффектный парень, не так ли? — Бауэр усмехнулся. — Популярен на Гренаде как святой. Так же как и Морис Бишоп. Они и внешне похожи, и по сущности своей близнецы. Оба мечтатели. Из прошлого века! — Американец потянулся к ключу зажигания, вновь запустил мотор, плавно стронул машину с места. — Боюсь, что и судьбу разделят одну и ту же.
— Что вы имеете в виду? — не понял Смолин.
Бауэр ответил не сразу. Дорога пошла в гору, стала петлять, огибая скалы. Когда снова выехали на ровный участок, Бауэр вернулся к прерванному разговору:
— Имею в виду то, что Бишопа наверняка пристрелят, как пристрелили этого беднягу Гевару.
Смолин даже вздрогнул от прямоты этого зловещего предсказания, будто американец о намеченном убийстве знал заранее.
— Кто пристрелит?
Бауэр мрачно усмехнулся.
— Все те же самые…
Несколько минут ехали молча. Сунув в рот сигарету и прикурив, американец обронил:
— В наше время мечтатели не выживают.
Смолин оглянулся. Сидящий сзади Чайкин мучительно морщил лоб, силясь вникнуть в суть разговора.
— Понял что-нибудь? — спросил его Смолин.
Чайкин вздохнул:
— Да вообще-то понял. И не по себе как-то. Вроде бы беду накаркал. Не нравится он мне что-то, Константин Юрьевич. На Клиффа не похож. Не контра ли?
— Кто знает… — пожал плечами Смолин. Он почувствовал, что американец прислушивается к их разговору. Вдруг понимает?
— А ваш язык по звучанию отличен от нашего, — заметил Бауэр. — Наш более твердый, упругий, деловой. А вы будто поете…
— Видно, потому-то и не можем договориться, — попробовал пошутить Смолин. — Языки-то уж очень разные, а общий никак найти не удается.
Американец кивнул, оценив шутку:
— Точно сказано!
Машина миновала еще один перевал и спустилась к прибрежной низменности, поросшей низкорослым колючим кустарником. Впереди за купами придорожных деревьев открылся вид на долину. Посередине в ней была пробита длинная, вытянутая к морю полоса, которая концом своим упиралась в сияющий морской простор. Здесь и садились прибывающие на Гренаду самолеты.
— Скверный аэродромчик, — поморщился Бауэр. — Маленький, неудобный, после заката солнца самолеты не садятся. А в период дождей наглухо закрывается. На юге острова кубинцы сейчас строят новый. Я видел — по первому классу. Из Европы будут прилетать. Даже тяжелые.
Он пыхнул сигаретным дымом в раскрытое окошко.
— Бишоп мечтает заполучить на свои пляжи побольше иностранных туристов. У страны казна тощая.
