Когда «Онега» ответила, Каменцев неторопливо, четко выговаривая каждое слово, сообщил:
— Я — «Поиск». Глубина девяносто семь. Время на борту пятнадцать сорок семь. При попытке всплыть аппарат застрял в старых рыболовных сетях. Делаем все возможное. Пока безуспешно. Прием!
Некоторое время «Онега» хранила молчание — переваривала весть. Потом в течение долгих минут где-то во тьме кабины микрофон все хрипел, и хрип у него был однотонный, без нюансов, казалось, нудно бормочет все один и тот же человек, даже не человек, а бесстрастный робот, которому безразлично, что там стряслось с тремя гидронавтами на глубине девяноста семи метров. Но говорил вовсе не один человек, а несколько — сперва вахтенный на пульте гидрофона, потом Золотцев, потом Кулагин, потом сам капитан, каждый по-своему старался успокоить попавших в западню, но каждому было очевидно: помочь оттуда, сверху, практически невозможно. Второго батискафа на борту не было. Приняли решение: будут пытаться ухватить сеть стальными кошками, как ведро, оброненное в колодец. Но океан не колодец, на подобной глубине довольно сомнительно что-то зацепить, ведь никто не знает точно, где находится батискаф, сигнальный поплавок на тросе к поверхности не пробился — не пустила коварная сеть.
— На какое время запас кислорода? — потребовал ответа динамик.
Там, на «Онеге», известно на какое, но, наверное, спрашивали потому, что не знали, что сейчас надо спрашивать.
— На сутки, не больше!
— Понятно… — вяло, как бы в раздумье проскрипел динамик, сделал томительную паузу — думал. И вдруг снова громко рявкнул, словно обеспокоился, не впали ли пленники в уныние: — Держите хвост пистолетом, ребята! Выручим!
— Выручим… — нервно засмеялся Медведко. — Это Кулагин. Ему там просто красоваться у микрофона. А нас найти все равно что иголку в сене. По теории вероятностей шанс близкий к нулю.
— Не скули! — недовольно отозвался Каменцев.
— Теория вероятностей полна загадок, — вставил свое Смолин. — Вот вам реальный факт: однажды в Монте-Карло выигрыш выпал на одно и то же число подряд двадцать девять раз. Вероятность сказочно ничтожна! И все-таки так было…
— Надо же! — удивился Медведко.
— Всякое бывает… — философски заметил Каменцев.
С этого момента настала томительная пора ожидания.
В иллюминатор смотреть надоело, ничего в нем не менялось, больше того, неприятно было в него смотреть — теперь казалось, что за бортам был уже не влекущий, завороженный покоем мир, а пол сырого холодного подвала. Временами обитатели батискафа перебрасывались фразами. Медведко вдруг вспомнил, что сегодня на ужин пельмени, а у него как раз к пельменям имеется соевый соус — в Италии купил. Каменцев ни с того ни с сего деловито предупредил: надо обязательно закрасить на борту «Поиска» глубокую царапину, которую получили вчера, задев о скалу. Потом Смолина спросили, не знает ли он хороших стихов. Раньше много знал, да все позабылось. Как там у Жуковского в «Кубке»? «А юноши нет и не будет уж вечно…» Как раз к ситуации! А что, если прочитать те, что прислала Люда?
Твои уходят корабли,
А я — как рыба на мели…
Тоже не подходят. Он попытался представить себе лицо Люды — и не смог. Какие у нее глаза, брови, волосы? Все было расплывчато, неясно… Теперь между ними не только тысячи километров дороги по суше и морю, но и десятки метров водяной толщи, которые, оказывается, более непреодолимы, чем километры. Зато явственно представилась Ирина, даже ее голос, и он понял, что ему очень хочется ее увидеть. Несмотря ни на что!
Смолин нащупал блокнот, привязанную к тесемке шариковую ручку, на ощупь вывел на первом листке: «Тришка, где ты?»
Конечно, батискаф когда-нибудь найдут, и его тело тоже, и блокнот рядом с ним. Надо бы поставить глубину, дату и время. Сколько сейчас времени?
— Юра! Который час?
Медведко будто ждал этого вопроса, с охотой сообщил:
— Пятнадцать пятьдесят.
Значит, прошел лишь час после того, как они застряли. Смолин почувствовал, что у него начинают замерзать ноги. В таком положении даже в водах тропического океана охлаждение наступает быстро.
Нет, так нельзя. Надо что-то придумать, на то он и теоретик.
