– Бывает… – хмыкнул тот.
– Вы подождите. Откройте воду и подождите, она пойдет, только не сразу, – успокоила Гурского дежурная.
– Ну ладно… – Он развернулся и пошел в номер.
«А коридор от ее столика не просматривается, – отметил про себя. – И в коридоре темновато, свет в номер почти не падает. Все как надо».
– Спасибо! – громко сказал Александр, выглянув из номера. – Все в порядке!
– Ну вот видите… – ответила девушка. – А вы переживали.
«А мы и не переживали ни разу…» – сказал Гурский про себя, запершись в санузле и оставив чуть приоткрытой входную дверь номера.
– А за-ахадити к на-ам на агане-ек… – негромко пропел он под шум душа, сел на закрытую крышку унитаза, отвинтил пробку с захваченной из сумки пластиковой фляги со стратегическим запасом коньяка, нетронутого аж еще с того времени, когда он отхлебывал из нее, сидя на железном полу вагонного тамбура, сделал хороший глоток, закурил сигарету и стал ждать.
Прошла минута.
Две.
Три.
Гурский докурил сигарету, потушил ее под краном и бросил в корзину для мусора.
«А может, это все-таки и не он вовсе, а? – зашевелились сомнения. – А я сижу тут, как этот… как последний пенделок».
Он встал и приложил одно ухо к запертой двери ванной, заткнув другое пальцем, чтобы не мешал прислушиваться шум льющейся из душа воды.
Тишина.
И вдруг ухо уловило какой-то легкий шорох. Потом еще.
Адашев-Гурский осторожно вытащил из кармана и свободно свесил вдоль бедра носки с засунутой в них увесистой пепельницей. Тело его напряглось, словно это он сам прокрадывался в чужой номер, стараясь ничего не задеть в полумраке, не издать ни малейшего звука, он даже перестал дышать. Так нинзя стелится, сливаясь с тенью, пробираясь в логово врага.
И вдруг тишина взорвалась.
Практически одновременно раздались:
скользкое шварканье и звук упавшего тела, сдавленное яростное ругательство, звон разбитого стекла, сухое щелканье разлетающихся по комнате и отскакивающих от стен жестких пластиковых шариков и еще какой-то отчетливый короткий, неприятно костяной стук.
«Это же он небось башкой…» – болезненно сморщившись, догадался Гурский.
– Кто там? – крикнул он через дверь. – Я сейчас, только оденусь. Вы там осторожнее, у меня шарики рассыпались…
Подождал еще минуту, потом подергал за ручку двери и хлопнул по ней ладонью:
– Вот черт! Секундочку, сейчас, тут задвижку заело.
Наконец, сосчитав до десяти, открыл дверь и вышел в маленький коридорчик, ведущий от распахнутой входной двери в гостиную.
– Двери за собой закрывать надо,– ворчливо сказал себе под нос, плотно притворил и запер на замок дверь номера.
Аккуратно переступая через шарики, Александр подошел к окну и, распахнув шторы, огляделся: тяжелое кресло на колесиках отлетело к телевизионной тумбочке и разбило ее стеклянную дверцу, стол опрокинулся, куртка валялась на полу.
Гурский поднял куртку и проверил карманы – трубки не было. Присел на корточки и тщательно осмотрел пол. Кроме бесчисленных разноцветных шариков, закатившихся в самые укромные углы, и осколков стекла на полу ничего не валялось.
Трубка исчезла.
«Сокол ты мой, – благодарно подумал о парне Гурский. – Нинзя ты мой ушибленный…»
Подошел к телефону, набрал номер и, услышав заспанный голос Волкова, сказал:
– Привет, Петька, извини, что разбудил, я сегодня вылетаю.
– Все понял, встречу.
– У меня рейс…
– …все-все, Саня, я сплю. Я все понял, не волнуйся. Пока, – и Петр отключил телефон.
– Ну, все так все, – Александр положил трубку на аппарат, сделал шаг и, наступив нечаянно на подвернувшиеся под ногу предательские шарики, поскользнулся, взмахнул, пытаясь сохранить равновесие, в воздухе одной рукой, другой удерживая открытую фляжку, и растянулся на полу во весь рост, больно ударившись локтем. Взглянул на фляжку – левая рука удерживала ее в идеально вертикальном положении, ни одной капли коньяка из горлышка не расплескалось.
Адашев-Гурский приподнялся на здоровом локте, переложил коньяк в ушибленную руку, сделал несколько больших глотков, поставил флягу на пол, лег на спину, закрыл глаза и, вздохнув, сказал вслух:
– Мы собой довольны.
