Отчаянно не хотелось верить в очевидное. Но деваться было некуда. Хронический недосып, нервотрепка всех последних дней, выпитая на выставке водка и девять часов разницы между местным временем и еще неперестроившимися толком внутри организма Адашева-Гурского биологическими часами сыграли с ним шутку: вечер он принял за утро.
Мелькнула, правда, на миг сумасшедшая мысль о том, что это не закончился еще «тот» вечер, что Дима и Петрович ждут его сейчас в экспозиционном зале, а он, видимо… видимо… Но Гурский взглянул на часы и отогнал ее ввиду явной абсурдности.
Необходимо было со всем мужеством прямо взглянуть в звериный оскал действительности и признать, что проспал он почти сутки без нескольких часов. И все аэропорты, самолеты, возвращения домой – это все теперь только завтра.
Вот так.
Он плюнул, выругался и побрел в сгустившейся тьме через пустой рынок, по натоптанной между высоких сугробов дорожке, к гостинице.
«Что-то не срастается, – думал Адашев-Гурский утром следующего дня по пути к выставке, куда решил заглянуть на минутку перед отъездом. – Петька сказал, что они тоже знают про Камчатку. Вопрос: „Почему я их опередил?“ Браток этот, который меня из поезда выбросил, постоянно чуть впереди меня оказывался. И в Комсомольске, и в Николаевске. Куда он мог рвануть из Николаевска? В Хабаровск, куда же еще. И я в Хабаровск. Но я позже. Он выехал раньше – раз, да и не в грузовике, как я, а на легковушке – два.
Я приехал утром в среду, позвонил Ленке и туг же улетел. В среду вечером я эту трубку и взял. А он здесь всяко во вторник оказаться должен был. Не смог к фигуре подступиться? Ерунда. Я смог, а он что – глупее? Ну, допустим, задержался он в дороге, сломалось там что-нибудь, но уж в среду-то, вместе со мной, тем же рейсом… Ну не загулял же он на Хабаре. Не тот случай.
Выходит что? А выходит, что, когда Петр говорил мне, мол, «они тоже знают», он имел в виду не этого, который вместе со мной мотается, а тех, кто его послал. Так, что ли?
Ну хорошо, они, конечно, там знать не могут, где его носит, а что же он-то на связь с ними сразу из Хабаровска не вышел? Странно? Странно. Может такое быть? Вряд ли… А если он с ними связывался, но на Камчатку не улетел, то только потому, что приказа не было. Почему? А потому лишь, что не могли они ему сказать, куда дальше ехать, сами не знали. А сказали потом, когда я уже улетел. А он на тот рейс опоздал. Правдоподобно? С натяжечкой, но – да.
Он меня из поезда выкинул, больше мы не пересекались, чего ему дергаться? Выспался, позвонил утречком, узнал и на следующий день вылетел.
«Знают», – сказал Петька, когда со мной разговаривал. Я на самолет успел, а этот парень нет… Что ж они сами ему не позвонили? Да черт их знает, я в гостинице остановился, а он, может, у своих людей на квартире, а там телефона нет, – хоть и Хабаровск, но Дальний Восток все-таки. Да мало ли что… Но нарисоваться он здесь может в любой момент. А трубка у меня уже. И, значит, интерес у него уже ко мне будет, конкретно… Такой вот расклад».
Гурский вошел в Дом быта и поднялся по лестнице на пятый этаж. Лифт не работал.
– Привет! – обрадовался ему Дмитрий.
– Здорово, – Александр протянул руку. – Как дела?
– Да потихоньку. Я уж думал, ты улетел.
– Сегодня. Может, посылку передать? Или на словах?
– Да нет, чего передавать, я сам через неделю дома буду, да и звонил вчера. Пойдем позавтракаем?
Вдруг Гурскому показалось, что он теряет сознание. Голова закружилась, пол поплыл под ногами. Он оперся на стол с разложенными билетами, по которому покатился и упал на пол карандаш. Длилось это ощущение всего несколько секунд, а потом исчезло так же внезапно, как и возникло.
Александр взглянул на Диму, который растерянно смотрел на кассира:
– Марь Петровна…
– Ну да, – она сняла очки. – Тряхнуло немножко. По радио вчера еще предупреждали.
Из экспозиционного зала, раздвинув темно-зеленую ткань, выглянула контролер:
– Дмитрий Алексеич, там Петр чуть не упал, еще качается. Посмотрите, может поправить что-нибудь. И у Жириновского стакан весь расплескался.
– Это землетрясение? – вскинул брови Гурский.
