Он заложил руль влево, ударил по тормозам, почти одновременно в газ и, идеально исполнив «полицейский разворот», спокойно поехал назад.
Они вернулись в аэропорт, Александр успел вместе с самыми последними пассажирами своего рейса получить сумку, сел в машину и спросил у водителя:
– Слушай, а у вас-то сейчас сколько?
– Да ладно, за полтинник довезу.
– В смысле?
– Да рублей, не баксов. Я просто друга встречал, а он, видно, завис где– то. Керосина, наверное, нет. Мне домой в ту сторону.
– Ага. Только я время спрашивал.
– Да уж первый час ночи.
У железнодорожного вокзала Гурский расплатился с водителем, вышел из машины, повесил сумку на плечо и пошел к билетным кассам, где выяснилось, что на вечерний поезд до Комсомольска-на-Амуре он, конечно же, опоздал и опять придется ждать утра.
– Ну а билет-то я могу взять? – спросил он у кассирши, наклонившись к окошку.
– Можете, – ответила она, отвернувшись в сторонку. – Только не дышите на меня.
– Да что ж мне тут у вас, совсем не дышать, что ли? – прорвало Александра. – Заладили, понимаешь, что одна, что другая… Дайте билет!
– Вот, возьмите.
Гурский расплатился, сунул билет в один из карманов и отошел от кассы, бурча под нос:
– Нет, я здесь точно сдохну. Или зашибу кого-нибудь.
Он вышел из здания вокзала на площадь, посреди которой возвышался в темноте какой-то памятник.
«Хабаров небось», – подумал Александр. Слева от памятника сияли ярким светом окна торгового павильона, украшенного поверху остроконечными треугольниками небанального архитектурного решения крыши.
«А ведь нам туда, – сказал сам себе Гурский. – Жопой чувствую».
Он пересек площадь, вошел в магазин и, подойдя к прилавку, вынул, расстегнув зиппер, из нагрудного кармана куртки бумажник.
– Дя-яинька, дай на хлебушек! – плаксивыми голосами заканючили возле него трое пацанов лет девяти-десяти.
– А что это вы здесь делаете в такое время? – не находя сил даже на назидательные интонации, спросил он.
– Мамка домой без хлебушка не пуска-ает…
– Фигу вам, а не на хлебушек. Мамке вашей на пузырь небось не хватает. Так? Или вообще на «чек». Ну-ка, пошли. – Он взял одного за руку и, спустившись на две ступеньки, прошел в соседний отдел.
– Три банки тушенки, три банки сгущенки, – начал он перечислять продавцу. – Теперь… вон там, это у вас гречка по килограмму расфасована? Три пакета дайте. Масла растительного бутылку, сливочного килограмм. У вас какой хлеб свежий? Дайте три. Да! Это же новое поколение… Дайте им «пепси». Тоже три. Вон – самые большие.По пакетам разложите, пожалуйста. И вот что… У вас ножик есть? Если не затруднит…
Продавец вынул из кармана и подал Адашеву толстый многофункциональный перочинный ножик китайского производства. Александр раскрыл шило и пробил в банках тушенки и сгущенки по нескольку дырочек.
– Вот, – сказал он мальчишкам, кладя на прилавок нож, – это чтобы мамка ваша не продала. Жуйте.
Расплатившись, он бросил бумажник в большой широкий наружный карман куртки и стал помогать укладывать продукты в пакеты.
– Держите, Гавроши, и марш а ля мэ-зон, мерд алер!..
– Спасибо, дяинька! – Пацаны испарились.
– Спасибо – это много, – сказал вслед Гурский, – достаточно, чтобы вы людьми выросли. Или людями. Как правильно, вы не в курсе?
– Да мне без разницы, – продавец взял с прилавка ножик и, защелкнув шило, убрал его в карман. – Только они у вас лопатник помыли.
– Иди ты? – Адашев сунул руку в карман. – И правда. Вот ведь…
– Держи, – продавец откупорил и протянул ему бутылку пива. – Альберт Швейцер… Ты откуда такой?
– Из Питера.
– А, ну понятно. Вы все тут вразнос идете. У тебя вроде там немного и было. Еще-то есть?
– Давай посмотрим.
Александр расстегнул пуховик, запустил руку глубоко за спину и достал из потайного кармана пакет, в который еще в самолете отложил доллары и крупные рублевые купюры. В бумажнике он оставил тогда немного средств на текущие расходы и после всех трат, включая и вот эту последнюю, на гаврошей, оставалась там сущая ерунда. Жаль было самого бумажника, который подарила на день рождения некая Татьяна.
– А ты видел? – спросил Гурский продавца.
