Боялся ли Гурский летать самолетом? Безусловно.
Но и получал от этого колоссальное удовольствие. Мог ли он лишить себя подвернувшейся вдруг возможности слетать на край света? Да никогда в жизни. Ради этого можно было примириться и с неизбежностью изжоги, которую сулила казенная еда. А хороший глоток выпивки был тем непременным компонентом, без которого путешествие и не путешествие вроде, а так, командировка какая-то.
Александр, стянув с себя черный шерстяной шлем, шагнул в поданный к дверям автобус и поехал через летное поле к аэроплану.
Стоя на пронизывающем ветру у трапа в ожидании посадки, он вдруг увидел знакомое лицо.
– Ольга! – окликнул он.
– Привет, ты это куда?
– В Хабаровск. А ты?
– Я дальше, в Петропавловск. Надо же, тысячу лет…
– Столько не живут. Меньше гораздо.
– Кто ж считает?
– Я. Каждую встречу с тобой.
– А ты совсем не меняешься, как я погляжу, – улыбнулась она.
– А какой смысл?
Пассажиры переместились плотнее к трапу и стали потихоньку втягиваться в самолет.
– У тебя какое место?-спросила Ольга.
– Рядом с тобой, естественно.
– А я не одна.
– Непруха, выходит. А я уж губы раскатал. Вечно с тобой так.
– Ты все о своем… Познакомься лучше. Очаровательная миниатюрная девушка с ярко выраженными азиатскими чертами лица протянула Гурскому руку:
– Лана.
– Александр, – Адашев склонился к протянутой руке, прикоснулся к ней губами, распрямился и произнес: – Лучше… Да тут оба варианта лучше. За кем теперь ухлестывать-то прикажешь?
– Ладно тебе, не пугай ребенка, – Оль|га шагнула на трап. – Пошли, Лана.
В полупустом салоне самолета Гурский выбрал место возле окна и позвал Ольгу к себе. Лана устроилась рядом с ними, через проход.
– Ну? – сказал, усевшись в кресле поудобнее, Александр. – Докладывай.
– Ну что… – Ольга, сев рядом, распах-Днула шубку, встряхнула золотистыми воло-рсами и улыбнулась. – Давай ты рассказывай. Женат?
– Нет.
– А ведь был.
– Это когда было…
– А дети?
– Культурный чеснок семян не дает.
– Нет, ну ты нисколько не меняешься… Даже внешне.
– А ты все хорошеешь. Надо было все-таки на тебе жениться.
– А я, между прочим, тоже развелась.
– Ну так и… За чем же дело стало? Ты мне до сих пор снишься.
– Ой, Гурский… Я же тебя знаю, как если бы сама тебя родила. Тебе оно надо?
– Нет.
– А чего болтаешь?
– Беседуем же.
– Ну вот. А вдруг бы я поверила?
– А я и не вру, ложь унижает. Снишься. В эротических снах.
– Да иди ты…
– Это грубо. И неженственно.
– С тобой иначе нельзя.
– А вот это спорно. Ладно, зачем на Камчатку-то?
– Девчонок набирать в кордебалет.
– Почему туда?
– Там коллектив есть один, национальный. Девки, говорят, обалденные. Колоритные, и вообще… очень пластичные. А у нас новая программа. А ты зачем?
– Да я так… В Хабаровске, говорят, девки обалденные, очень пластичные и вообще… Убедюсь и обратно. А то ведь на слово никому верить нельзя, правда?
– Ты чем теперь занимаешься-то?
– Взгляни мне в глаза. Чем я, по-твоему, могу заниматься?
– Ну… всем, чем угодно.
– Правильно. Ничем.
– Так не бывает.
– Еще как бывает, у Берзина спроси. Он в этом деле вообще профессионал.
– Жив еще, курилка?
– А что ему сделается. Он архетип, и как архетип бессмертен. За встречу? – Гурский встряхнул фляжку.
– Подожди, вроде взлетаем. Двигатели взвыли, самолет, набирая скорость, побежал вперед, оторвался от земли и, сделав левый разворот, задрал нос свечкой, набирая высоту. Потом, когда он вновь принял горизонтальное положение, его тряхнуло, будто бы он, ложась на курс, ткнулся в некие невидимые рельсы, по которым и предстояло перемещаться далее. Светящиеся над дверью салона табло погасли, и Гурский облегченно вздохнул.
– Ну что? – Он отвинтил у фляги крышку.
– Может, подождем? Кормить должны.
– Это еще когда. У меня здесь с соком, можно и без закуски. Ну?
– Давай, – Ольга протянула руку. Александр передал ей флягу.
Дальнейший полет проходил без каких-либо особенных событий. Стюардесса разнесла еду и напитки. Гурский купил у нее два шкалика водки, ибо глупо было пить коктейль с горячей закуской, спросил:
– А что это гудит так громко у меня слева за окном?
– Двигатель.
– А нельзя его на время обеда выключить? Мы вот с моей спутницей беседуем и почти не слышим друг друга.
