— Он солгал! Вы поняли? Он солгал центральному комитету, — горячился Гольц. — И не говорите мне, что это все чепуха и мелочь. Кто солгал в мелочи, тот солжет и в крупном. О, у нас еще появятся настоящие зацепки, я чувствую это!
Настоящая зацепка появилась, когда недели через две Аргунов вернулся из Петербурга и рассказал о своей встрече с Чарнолусским.
Чарнолусский утверждал, что не только не давал Татаринову денег на издательство, но даже и не обещал когда-нибудь дать, так как сомневался, что не имевший никакого опыта в издательском и литературном деле человек сможет добиться хоть какого-то успеха. Более того, он был весьма удивлен, что Татаринов прикрывается его именем.
Итак, Татаринов лгал товарищам по партии… По инициативе Гольца и по постановлению центрального комитета партии социалистов-революционеров была создана комиссия по расследованию дела Татаринова. В нее вошли четыре человека, имевших самую безупречную репутацию в эсеровских кругах. Среди них был и Борис Савин.
Ноябрь 1906 г.
Дмитрий Степанович Колычев, молодой судебный следователь, начавший свою карьеру в маленьком уездном городке Демьянове на Волге и прославившийся тем, что не оставлял нераскрытым ни одного уголовного преступления, получил по службе перевод в Москву.
С одной стороны, новое назначение могло помочь Колычеву еще раз начать жизнь заново. Незадолго перед тем он похоронил женщину, которую любил, и своего неродившегося ребенка… Маленький тихий Демьянов, где на городском кладбище скромный бугорок над свежей могилой размывают осенние дожди, где все горожане друг друга знают и поэтому не укроешься от сочувственных взглядов и вопросов, где все наполняет боль утраты, весь этот уютный городок стал вызывать у Дмитрия острую тоску.
От этой тяжелой, мутной, рвущей душу тоски Дмитрий пару раз напивался до беспамятства, но и водка не помогала — похмелье было тяжелым, и тоска наваливалась с двойной силой… Переезд в другой город, большой, нарядный и веселый, общение с новыми людьми, служба на новом месте — это был шанс взять себя наконец в руки.
Но, с другой стороны, Москва была чужим для Дмитрия городом, незнакомым. Вот если бы удалось перевестись в Петербург, где Колычев жил, учился в университете, где осталось так много друзей… Но выбирать не приходилось — нужно было переезжать в Москву.
Колычев решил выехать налегке, с парой чемоданов, остановиться в гостинице, осмотреться, не спеша подыскать жилье. Когда устроится на новом месте, вызовет из Демьянова своего преданного слугу Василия, который доставит в Москву хозяйский багаж.
Васька, услышав, что из Демьянова придется уехать и скорее всего навсегда, умолил хозяина взять с собой в Москву еще и Дусю, горничную из гостиницы «Гран-Паризьен», давнюю Васькину пассию.
Однако Дуся соглашалась переехать вместе с Василием в Москву и исполнять обязанности горничной в тамошнем доме господина Колычева только при условии, что до отъезда они с Васей сыграют свадьбу.
Дмитрий Степанович, махнув рукой, согласился и на свадьбу, выдав по такому случаю Василию денежную сумму на жениховские расходы.
Дуся, не успевшая накопить большого приданого, была просто счастлива — вожделенный брак с Васей устроился очень быстро, а о размерах припасенного приданого в силу обстоятельств вообще разговору не было.
После шумной свадьбы, на которой гуляла не только вся прислуга из «Гран-Паризьен», но и сам владелец гостиницы, городской голова Федул Терентьевич Бычков, приглашенный невестой в посаженые отцы, Колычев отправился в Первопрестольную, а Василий с Дусей остались в его демьяновском доме сворачивать хозяйство, паковать вещи и наслаждаться радостями медового месяца.
Прожив несколько дней в Лоскутной гостинице, просторной и слегка запущенной, с пыльными коврами, теплыми номерами и модной новинкой — лифтами, и посмотрев десяток предлагавшихся к аренде квартир в больших, на петербургский манер устроенных доходных домах с электричеством и роскошными ванными комнатами, Колычев вдруг затосковал по тихому провинциальному уюту. Потому-то он, наверное, и арендовал скромный особнячок на Остоженке, в кривом переулочке рядом со старым монастырем.
