Вернувшись к вечеру в Москву и наскоро пообедав, вся молодёжь вновь собиралась вместе, чтобы танцевать, танцевать до утра, а потом, утром, всё вновь повторялось: бешеная скачка коней, сверкающий снег, блестящий взгляд обожаемой тётки. Казалось, так будет вечно, и никогда не кончится эта зима, никогда не устанут нестись вперёд кони, никогда не померкнет ласковый взгляд.
Однако так только казалось. Озабоченные безудержным весельем государя его наставники — Андрей Иванович Остерман и отец его любимца князь Алексей Григорьевич Долгорукий, получившие после коронации множество наград и повышений в должности, часто вели между собой разговоры о времяпровождении государя и не находили выхода.
Как-то раз Андрей Иванович предложил князю Алексею Григорьевичу попробовать переключить внимание государя и на другие стороны жизни.
— Ведь надобно ж ему чему-то научиться, ну хотя бы военному делу, — предложил Андрей Иванович.
— Это как же? — удивился князь Алексей. — Войну, что ли, для него, для его науки кому объявить? — шутя, заметил он.
— Что вы, что вы, — взмахнул руками Остерман, — избави Бог. Слава Господу, сейчас в России всё спокойно, не то...
— Так как же ты, Андрей Иванович, мыслишь научить государя военному ремеслу без войны? — перебил Остермана князь Алексей.
— Просто.
— Как это просто? — не понял князь.
— Так же, как поступал его дед, будучи в его летах.
— Потешные войска, что ли, собрать для него?
— Именно, именно так, — подтвердил Остерман. — Хотя бы в том же Измайлове городок военный построить, солдат туда определить, и пусть с ними занимается.
Алексей Григорьевич молчал, задумавшись, а Остерман продолжал:
— Сделать всё по-настоящему, а в учителя ему дать, — он на секунду задумался, — ну хоть бы и фельдмаршала Михаила Михайловича Голицына.
Услышав фамилию фельдмаршала, с которым князь Алексей Григорьевич Долгорукий постоянно находился в распрях, он помрачнел, покачал головой.
— Нет, дорогой Андрей Иванович, с этим военным городком ничего не получится.
— Почему же?
— Да потому что государь, кроме войны против зайцев, лисиц да прочей живности, ничего и знать не желает.
— Да-да, — кивая, согласился Остерман, — это верно, и вы, дорогой князь, совершенно в этом правы.
— Прав, конечно прав, — самодовольно согласился князь Алексей.
Несколько минут собеседники молчали, наконец Андрей Иванович произнёс:
— А тогда, дорогой князь, давайте поступим по-иному.
— Это как же?
— Просто, — оживился Остерман. — Раз государь любит охоту и, кроме неё, ничего другого знать не желает...
— Верно, его от охоты никак оторвать невозможно, — опять прервал Остермана Долгорукий.
— Ну и прекрасно.
— Что прекрасно?
— А то и прекрасно, что хотя бы охота его влечёт. Вот и давайте определим к нему опытного, знающего человека, который, охотясь с ним, будет ему сообщать различные полезные для государя сведения.
— А что, Андрей Иванович, — оживился Долгорукий, — это, пожалуй, хорошая мысль. И на охоте, и в то же время как бы на уроке.
— Вот-вот, и я так полагаю: и на охоте, и на уроке, — согласился Остерман, принимая своё же предложение от Долгорукого как только что тем измысленное.
Однако совсем другие, более важные события отвлекли внимание Остермана и князя Алексея от вопроса образования государя.
Однажды, через несколько дней после коронации государя, князя Ивана, собиравшегося сопровождать его в очередной прогулке, остановил отец.
— Всё веселишься? — недружелюбно взглянув на сына, проговорил князь Алексей.
— А что, нельзя? — пожал плечами князь Иван.
— Можно-то можно, но смотри, Иван, знай меру, — погрозил князь Алексей сыну пальцем.
— Меру в чём? — чуть насмешливо спросил тот.
В последнее время отношения отца и сына заметно испортились. Чем лучше государь относился к своему любимцу, тем больше и больше Алексей Григорьевич испытывал к нему неприязнь, очень близкую к ревности.
— Смотри, парень, доиграешься, — вновь погрозил он сыну. — О твоих художествах мне всё доподлинно известно.
— Ну, о моих художествах вам известно, — с иронией повторил князь Иван слова отца, — а вот о том, что дочка светлейшего была в Москве на коронации государя в Кремле, полагаю, вам совсем неизвестно.
